Это межлуние выдалось особенно знойным на рубежах Зу-Ханн. Опаленная, выпитая солнцем степь не знала жалости. Не хватало воды. Слепни и вовсе жизни не давали – ни скотине, ни людям. Отчаянно хотелось прохлады, осенних туманов и дождей.
Впрочем – Уннар-заш был в это уверен – осень окажется не лучше лета. Не зной, так промозглый холод. Не засуха – так затяжные ливни, обращающие землю в чавкающую жирную грязь, в которой снова будут вязнуть и кони, и люди.
Тоска.
Прикрываясь ладонью от палящего солнца, всматриваясь в горизонт до изматывающей рези в глазах, Уннар-заш ожидал возвращения разведчиков. Вышколенный конь застыл изваянием. И мысли текли неторопливо, как и дни на рубежах: еще вчера ты единокровный по отцу брат Повелителя, а сегодня, опороченный и всеми преданный, выслан подальше от столицы и вынужден во главе отряда хранить покой империи. Был Уннар-даланн, стал Уннар-заш, всеми презираемый изгнанник. Смешно и горько одновременно.
Он продолжал вглядываться в размытую в знойном мареве линию горизонта. Хоть и степь, но на подходе к Гиблым Радугам следует проявлять осторожность. Уж сколько раз гибли люди, наткнувшись на прозрачную и, казалось бы, такую тонкую радужную пленку. Да и визары, будь они неладны, могут появиться нежданно-негаданно, а всем известно, что убить визара невозможно – как невозможно убить бесплотный дух.
…Наконец вдалеке замаячили две черные точки. Приближаясь, они постепенно вытягивались, принимая форму всадников, один из которых – Уннар-заш подобрался в седле – вез тело человека, перекинутое через седло. Судя по тому, как безжизненно болталась коротко остриженная голова несчастного, степь в который раз собрала кровавую дань.
И вот уже мертвец на иссушенной зноем земле, раскинул тонкие белые руки. Глаза закрыты, на губах коричневая корка запекшейся крови.
– Мой ланр,– они обращаются к Уннар-зашу точно так же, как если бы он по-прежнему оставался единокровным братом Повелителя, – мы нашли ее неподалеку от колодца Костей. Вроде, еще жива.
Тут разведчик, не удержавшись, бросил жадный взгляд в сторону находки, а Уннар-заш, вмиг спешившись, склонился над телом. Женщина! Только этой беды не хватало, учитывая, что этих самых женщин отряд не видел уже больше месяца.
Он несколько мгновений рассматривал находку, а потом – словно молния прошила от макушки до самых пяток. Не просто женщина…
Глянул исподлобья на мнущегося рядом разведчика.
– Если ты хоть пальцем ее тронул, убью.
Риэду, молодой парень, ухмыльнулся.
– Мой ланр, я просто привез ее тебе, – пожал плечами, – она почти мертва… Но я счел, что тебе может быть интересно взглянуть. У нее странный цвет волос, я никогда такого не встречал.
– Заслужил награду. Вернемся, распоряжусь…
Время ускорило свой бег. Стоя на коленях перед неподвижным телом, Уннар-заш быстро ощупывал тонкие руки, живот, грудь, шею – пытаясь определить, насколько опасны раны женщины. Да, Риэду был прав. И насчет того, что цвет волос у нее странный – густой синий, словно лазурит, и насчет того, что она была едва жива. Разумеется, Риэду, выросший в хижине скотовода, никогда ничего подобного не видел. А он, Уннар-заш, видел когда-то, всего раз в жизни – но зато теперь знал, как ему повезло. Вернее, как повезет, если женщина выживет.
– Ставьте тент, – обронил Уннар-заш,– живо. Солнце ей вредно. Каждому по золотому в честь сегодняшнего события.
Вокруг столпились воины. Уннар-заш спиной чувствовал их удивленные взгляды, они перешептывались, но не смели спрашивать. Кто-то уже вбивал в сухую землю колья, еще немного – и он сможет перенести свое сокровище в тень.
Между тем результаты беглого осмотра казались Уннар-зашу весьма обнадеживающими. Открытых ран он не заметил, переломов – тоже. Скорее всего, женщина попросту ослабла от голода и жажды, а степь всегда поглощала слабых, чтобы весной взрастить из лона своего малахитовое море.
Уннар-заш осторожно перенес женщину под натянутый тент, коротко приказал:
– Воды.
И начал осторожно, по капле, вливать живительную влагу в приоткрытые губы.
– Ну, давай, давай,– бормотал он, – ты должна ожить. Ты должна вернуть мне все, что я потерял. Давай же…
Его внимание привлек маленький свежий шрам на внутренней стороне ее предплечья, как будто кто-то специально сделал небольшой надрез, а потом аккуратно его зашил. Уннар-заш потрогал шрам и с удивлением почувствовал, что там, под кожей, что-то есть. Маленький жесткий стерженек длиной с ноготь большого пальца.
«Потом, – сказал он себе, – все это потом».
Однако женщина не торопилась приходить в себя. Дыхание оставалось частым и неглубоким, тонкие руки лежали безвольно на одеяле.
– А ну, все отойдите! – рявкнул Уннар-заш.
Возможно, он упустил нечто важное, то, что незаметно на первый взгляд? Быстро дернул за узкий ворот одеяния женщины, надеясь разорвать его – застежки не было видно. Ворот подался легко, разошелся ровно посередине, и на белой коже блеснул тонкий шнурок. Уннар-заш подумал – серебро, бездумно пропустил шнур меж пальцев, достал медальон.
«Все после», – напомнил он себе.
И, отчаявшись – а отчасти понадеявшись на везение – отвесил своей обретенной надежде хлесткую пощечину. Одну, вторую, третью.
