Это было так давно, что трудно и поверить.
Гаснул день. В необъятно-небесных сводах разливалась тьма. Замелькали и засверкали сквозь тьму звёздные миры, а между них, быстрее мысли, неслась и вертелась наша Земля.
И в неизмеримых пространствах, по мрачным сводам, с запада, поднялся неизмеримый великан. Как ураган, он дико мчался в облаках, одетый молнией и туманом; все гремело и трещало перед ним и за ним, и приблизился гигант к земному шару.
Словно черный саван, лежала ночь на земле. Кружились в вершинах гор туманы, а вечно движущиеся в океане громады вод рокотали в высоких берегах.
Огненным оком взглянул исполин на земной мир. Немая злоба сверкала в огневых очах; мраком подёрнуто было его лицо…
Это был дух тьмы, враг счастья и властитель порока!
А было время, тот святой, великий час, когда, по слову Творца миров, свет отделился от мрака и тьмы, и он в сонме светлых духов, радостный и светозарный, воспел хвалу творящему Мирозиждителю, и песне той в благоговейном трепете внимали звездные миры.
Но возмутился гордый, необузданный дух, восстал сатана против Творца; заколебались миры, и, пораженный Всемогущим, был проклят он и низринут в беспредельную вечность… И с роковой той минуты изгнанник рая уже не мог воскресить своей душевной чистоты.
И тысячи столетий прошли с той грозной поры!.. И вечность стала для падшего духа беспрерывной цепью адских мучений, и беспредельная зависть к человеку наполнила дух сатаны.
И стал он летать на землю, и порок и грех разлились по земле!..
* * *
Был август. По дороге к Кракову показался всадник. Тяжко дышал под всадником усталый конь. Путник был средних лет, довольно статный и крепкого телосложения человек. Красиво обхватывало его стан полукафтанье из красного сукна, с золотыми прошивками на груди, вроде нынешних венгерок, с боку позвякивала польская сабля. К передней седельной луке был приторочен чем-то туго набитый кожаный мешок, с которого всадник не спускал глаз и, казалось, очень дорожил им.
Вечерело. Всадник взглянул на небо и медленно обвел глазами все четыре края горизонта.
Масса облаков темно-синего, серого и красноватого цвета двигались по небу, гонимые ветром. Собиралась гроза. Незнакомец ещё не успел хорошенько оглядеться, как длинная молния прорезала небо и осветила всё синеватым огнем. Прокатился отдалённый удар грома, который стал приближаться с невероятной быстротой.
– Прескверное положение! – пробормотал путешественник, приударив шпорами измученного коня и въехав в чащу густого бора, где дорога была изрыта колеями.
Он и конь его вздрогнули от вновь мелькнувшей молнии, вслед за которой с треском разразился оглушительный гром. И вдруг словно в огне вспыхнули и зажглись небеса, засверкали и полились в них беспрерывные молнии; загремели, почти не перемежаясь,, один за другим громовые раскаты; затрещал, завыл и застонал вековой бор, окутавшись кругом густой тьмой.
Начали падать крупные капли дождя.
– Иисусе, Сыне Божий, защити и помилуй меня! – взмолился оробевший незнакомец и, как добрый католик, начал усердно читать про себя молитвы.
Пугался и конь его, вздрагивая всем телом при каждом блеске небесного огня, при каждом новом раскате грома; хрипел и фыркал он, спотыкаясь на каждом шагу.
Гремело в воздухе, гудело и завывало в темном бору – стон-стоном стоял и носился кругом. Незнакомец медленно подвигался вперед: дорога становилась все хуже, и конь вдруг упал на передние ноги, едва не сбросив своего всадника с седла нечаянным толчком.
Путешественник в ужасе закрыл лицо руками, ошеломленный молнией и оглушенный вместе с конем ударом грома. Это была действительно страшная минута. За блеском, исчезнувшим мгновенно, темнота показалась ещё мрачнее, ещё темнее. Конь встал на ноги и еле-еле поплелся вперед, едва чуя под собой дорогу, превратившуюся в сплошную массу грязи от проливного дождя. Но не прошло и пяти минут, как снова сверкнула молния… В ушах путешественника раздался грозный оклик: «стой!» и при блеске и мгновенном свете он увидал себя окруженным со всех сторон вооруженными людьми, с мрачными и свирепыми лицами.
Это были гайдамаки, которыми в старинные годы были полны леса и дебри старой Польши.
– Погиб! – прошептал всадник, но, не потеряв присутствия духа, выхватил из ножен острую саблю и грозно крикнул:
– Прочь с дороги, негодяи!
Сверкнули ножи гайдамаков, и грубый голос громко сказал:
– Пан, много нас, а ты один. Напрасна твоя храбрость, коли дорога тебе жизнь и семья, если она у тебя есть.
– Что вам от меня нужно? – проговорил всадник, невольно содрогнувшись в своем храбром сердце и видя, что всякое сопротивление бесполезно, и слова лесного разбойника справедливы.
– Отдай нам свои деньги и ступай себе с миром, куда знаешь.
– Братцы, нет у меня золотой казны, бедняк я такой же, как и вы… Пропустите меня ради дорогой мне семьи.
Послышался дикий смех, и грубый голос сурово воскликнул: .
– Лжешь, пан! У тебя в мешке, в тороках, золотая казна, подавай её мне, оплати дорогу-проезд через наш лес… Стыдно шляхтичу говорить неправду.
Не так боялся пан грозного гнева природы и разъяренных стихийных сил, как испугался он слов придорожного рыцаря и судорожной рукой схватился за мешок.
