«… прошу Вас… принять во внимание,
что воспоминания – это богатство старости…»
Из письма Елизаветы Воронцовой
Александру Пушкину
1
Она стояла в свете алого заката на высокой прибрежной скале. Солнечные лучи играли на морской глади, едва заметные волны ласкали каменистый берег. Завораживающая красота успокаивала. Майя видела себя со стороны – юную, босоногую, в пёстром ситцевом купальнике. Тугие чёрные косы до пояса. Долговязая, худенькая и счастливая в лёгком неземном покое. Она вновь пыталась прыгнуть. Прыгнуть с крутой скалы в пенящееся внизу море. И в который раз стремилась преодолеть холодящий страх высоты, поднималась на носочки, задерживая дыхание, и… просыпалась. Испуг, сердцебиение и неземное лёгкое счастье от цветного сна незаметно растворялось в утренних часах обыденной жизни…
В сетку на окне, жужжа, билась муха. Квохтанье кур во дворе, гомон птиц в саду, шум проезжающего мотоцикла постепенно возвращали Майю к действительности. Тело наполнилось болью и тяжестью. Кряхтя, с трудом опустила опухшие ноги с кровати. Медленно, держась за стены и дверные косяки, вышла на крыльцо.
– Как мать-то? – услышала голос соседки.
– Плохо, спит много, как будто в себя уходит, – дочка всхлипнула, – доживает, похоже, последнее.
– Девятый десяток – немало пожила, – соседка задумалась, – да в полной памяти и на своих ногах. О таком мечтать только можно.
Майя опустилась на горячее крыльцо: «И вправду зажилась», – подумала. Вспомнила сон и горько усмехнулась: «Опять не прыгнула».
Почему, когда подошла к финишу жизни, когда земное уже почти перестало волновать, вдруг всплыли из глубин памяти картины так и не свершившегося полёта, эти далёкие отблески несбывшегося счастья и любви? Возможно, это и были самые яркие и счастливые моменты в её судьбе? Зачем же они до сих пор так болезненны и сладки? Или это остатки земного, которое всё ещё держит и не отпускает? Майя понимала, что жизнь её полностью себя исчерпала и готовилась к освобождению души и предстоящему переходу в вечность. Верила в неё и надеялась, что будет она иной – доброй и лёгкой, совсем не похожей на её земное неприкаянное и нескладное существование. Полагалась и… мечтала хоть в той неизведанной бесконечности, поборов страх, прыгнуть с высокой скалы и свидеться с Валеркой…
Майя не помнила своих родителей. Осталось лишь несколько фотографий. Отец в военной форме с ромбами в петлицах, да мама в строгом костюме с камеей из морской раковины на кружевном воротнике блузки. В сорок первом они вместе ушли на фронт и не вернулись. С начала лета Майя гостила у бабушки в Крыму и осталась с ней после 22 июня. Дед, смотритель маяка, умер ещё задолго до того, как чёрные тени от самолётов вермахта начали двигаться в сторону нашей границы. Стариков и детей эвакуировали, но они не поехали. Пережили оккупацию, радостно встретили Победу.
Море – безбрежное и бесконечно-волнующее, каждый день и каждый час разное, очаровывало, притягивало и было её жизнью.
Как-то на каникулах бабушка повезла Майю в столицу. В Мавзолей ходили, в музей Революции. По Красной площади гуляли, Третьяковскую галерею посетили. Долго смотрела она, затаив дыхание, на полотна Айвазовского:
– Посмотри, бабушка, наше Чёрное море, как живое, дышит. Какой простор, сила, – и запросилась домой, – душно тут, суетно.
– Ну как, понравилась Москва? – спрашивали соседи.
– Ничего, красиво, – Майя пожимала худенькими плечами, – только моря там нет.
Тревога за безрассудную в своём бесстрашии внучку, вынудила бабушку попросить соседского паренька, на пять лет старше Майи, присматривать за девочкой. Валерка не мог отказать уважаемой на всём побережье вдове, и худая длинноногая смешливая пацанка с тех пор таскалась за ним повсюду. Мальчишка был беззаветным романтиком моря. С детских лет собирал репродукции картин Айвазовского, зачитывался произведениями писателей-маринистов.
Он сажал Майю на раму своего видавшего виды велосипеда и, преодолевая гористую местность, катал по побережью. На отцовской моторной лодке возил в бухту Ласпи – самую тёплую и живописную в Крыму, где на склонах Главной Горной Гряды дышат вековым покоем сосновые заросли. Водил горными тропами в Храм солнца и рассказывал прочитанные книги, как героические сказки моря. С Валеркой было интересно и надёжно. Она даже преодолела страх высоты и вместе с ним поднималась на скалу, откуда мальчишки прыгали в морскую пучину.
– Майка, давай, не дрейфь, – кричал из воды Валерка, но она, подойдя к краю, вновь испытывала головокружительный страх, настоящий ужас – до тошноты, до слабости в ногах. И отступала.
Майя доверяла ему во всём и уже не мыслила жизнь без него. А он всегда был рядом – близкий и заботливый, снисходительный и терпеливый, и всегда готовый помочь.
Как-то, стесняясь, попросила: «Валера, поехали завтра в город, мне в библиотеку надо», – и опустив глазки, по-детски трогательно сморщила носик.
