Мой отец всегда говорил, что однажды я сделаю что-нибудь важное. «У меня есть предчувствие на твой счет, Джон Осборн, – говорил он мне, осушив несколько бутылок пива. – Ты либо сделаешь что-то очень особенное, либо попадешь за решетку».
И мой старик оказался прав.
В первый раз я загудел в тюрьму в неполных восемнадцать.
Ограбление – вот за что меня скрутили. Или, как было сказано в протоколе, «кража со взломом имущества общей стоимостью в 25 фунтов». По нынешним деньгам это примерно три сотни фунтов. Прямо скажем, не ограбление века. Я воровал всякое дерьмо. Потом возвращался и проделывал то же самое снова и снова. Однажды мне приглянулся магазин одежды «Sarah Clarke’s», который находился недалеко от моего дома в Астоне. Во время первого взлома, схватив несколько вешалок, я подумал, что смогу загнать это барахло в пабе. Но забыл взять с собой фонарик, поэтому оказалось, что я спер детские слюнявчики и ползунки.
С таким же успехом можно было пытаться загонять собачье дерьмо.
Так что я вернулся и на этот раз стащил 24-дюймовый телик. Но он оказался слишком тяжелым и свалился и мне на грудь, когда я перелезал обратно через забор за магазином. Около часа я не мог даже пошевелиться, просто лежал в канаве с крапивой и чувствовал себя полным идиотом. Под наркотой я был как Мистер Магу[2], это да. В конце концов мне удалось сбросить с себя телик, но пришлось его там и оставить.
С третьей попытки мне удалось стащить несколько рубашек. И даже пришла в голову блестящая идея надеть перчатки, чтобы работать как настоящий профессионал. Единственная проблема оказалась в том, что у одной перчатки не было большого пальца, так что я оставил идеальные отпечатки по всему магазину. Через несколько дней, когда копы пришли ко мне домой, то обнаружили и перчатки, и кучу барахла. «Перчатка без пальца? – сказал коп, застегивая на мне наручники. – До Эйнштейна совсем немножко не дотянул, да?» Примерно через неделю состоялся суд, на котором мне влепили штраф в сорок фунтов. Это оказалось больше, чем у меня было за всю мою жизнь. Я никак не мог их заплатить, если только не ограбить банк… Или не одолжить у отца. Но мой старик отказался помогать.
«Я честно зарабатываю свои деньги, – сказал он. – С чего бы мне отдавать их тебе? Пусть это станет для тебя гребаным уроком».
– Но, папа…
– Ради твоего же блага, сынок.
Разговор окончен.
Судья приговорил меня к трем месяцам в тюрьме Уинсон Грин за «неуплату штрафов».
Если честно, когда я узнал, что сяду в тюрьму, то от страха чуть не наложил в штаны. Уинсон Грин представляла собой старую викторианскую тюрьму 1849 года постройки. Работали там отъявленные ублюдки. Даже главный тюремный инспектор страны позднее признавался, что Уинсон Грин – самая жестокая, вонючая, беззаконная гребаная дыра из всех, виданных им ранее. Я умолял отца заплатить штраф, но он настаивал на том, что пребывание в тюрьме, возможно, наконец научит меня уму-разуму.
Как и большинство подростков, которые совершают преступления, я просто хотел произвести впечталение на своих дружков. Думал, что круто быть плохим парнем, и старался им быть. Но передумал, как только попал в Уинсон Грин. В комнате приема сердце у меня билось так громко и часто, что я решил, будто оно выскочит из груди прямо на бетонный пол. Охранники вытряхнули всё у меня из карманов, положили в маленький пластиковый пакет – кошелек, ключи, сиги, – и хорошенько посмеялись над моими длинными мягкими каштановыми волосами.
«Ты понравишься парням в блоке H, – шепнул мне один из них. – Приятного душа, сладкий пирожочек».
Я понятия не имел, что он имеет в виду.
Но очень скоро понял.
Если только ты не мечтал работать на заводе и упахиваться в ночные смены на сборочной линии, то от юности в Астоне ждать было нечего. Единственные рабочие места были на заводах. А жилые дома разваливались, в них даже не было сортиров. В Мидлендсе во время войны производили много танков, грузовиков и самолетов, поэтому в Астоне во время «Блица» сосредоточилась промышленность. Когда я был маленьким, на каждом углу были «строительные площадки» – дома, которые немцы сровняли с землей, пытаясь разбомбить оружейный завод Касл Бромвича. Много лет я думал, что так называются детские площадки.
Я родился в 1948 году и вырос в доме номер 14 в середине улицы Лодж-роуд, по обеим сторонам которой стояли дома с террасами. Мой отец Джон Томас Осборн был слесарем-инструментальщиком и работал в ночные смены на заводе компании «Дженерал Электрик» на Уиттон-лейн. Все называли его Джеком – по какой-то причине тогда так называли Джонов. Отец часто рассказывал мне о войне – в начале 1940-х он работал в Кинг Стенли в Глостершире, а немцы каждую ночь бомбили Ковентри, находящийся примерно в пятидесяти милях. Они сбрасывали взрывчатые вещества и парашютные мины, и город горел таким пламенем, что при отсутствии электричества отец мог читать газету. В детстве я по-настоящему не понимал, какой это был ад. Представьте себе: люди ложатся спать и не знают, доcтоит ли их дом до рассвета..
