Изгиб лесной тропы был облит яркими солнечными лучами. Она, как раз и направлялась туда, где над освещённым травянистым куском широкой стези склонились ветви черёмухи и ольхи. Старая женщина, почти восьмидесятилетняя пенсионерка Ульяна Сидоровна Хмелёва, хоть и ногами еле-еле шевелила, а в тёплое время года в этот ближний лес ходила при любой возможности. А чего бы ни ходить, коли одна осталось.
Муж давно ещё почти молодым умер, а дети разъехались по стране. Не до неё… почти. У них свои семьи, свои заботы. Счастье своё ищут.
Да где же его сейчас-то найдёшь, когда многое в России в частных руках? Что хотят, то и воротят новые бояре. Как они таковыми стали, одному Господу известно. Много их сейчас «шибко крутых миллионщиков», а нищих, обездоленных, бездомных всё больше и больше. Чужие беды, да и Родина, им, вроде как, по боку. Там где большие деньги, там для них и земля кормящая… Неважно, что на чужих бедах и горестях.
Обо всём этом Ульяна Сидоровна уже тысячу раз думала и всё один и тот же вопрос задавала и себе, и Богу: «Почему так?». Ответа нет. А то, что большие чиновники часто телевизору людям обещают, можно в расчёт и не брать. Бабушке Хмелёвой издавна известно: кто много говорит, тому и сказать-то нечего.
В ближнем лесу, расположенного рядом с их небольшим городом Страдовск, когда-то шли кровопролитные бои, в Великую Отечественную войну. До сих пор ржавые каски под деревьями лежат. Понятное дело, землё и травой и людские кости укрыты. Да разве же всех найдёшь и похоронишь по-человечески? Что уж там говорить, почти невозможное дело. Хотя молодые люди, поисковики стараются… Дай-то бог им здоровья.
«В основе своей хорошая у нас молодёжь растёт, – подумала, да и вслух произнесла Хмелёва. – А плохие люди везде, всегда и всюду, во всех концах света имелись. С них, как с козла молока. Они вон сейчас себе дворцов по всему миру понастроили. Не знают, как ещё себя и чем развлечь да порадовать».
Устала чуток Ульяна Сидоровна, на ствол дерева поваленный присела. Платок свой белый, выцветший поправила и корзинку у ног поставила. Решила грибов весенних заодно с прогулкой насобирать – сморчков и строчков. Как раз и одета, можно сказать, по-походному – в штанах брезентовых и куртке такой же, можно сказать, почти военной. Да она почти всегда в этой одежде. В коротких резиновых сапогах.
Они ей достались после смерти соседки, такой же старушки, как и она. Ещё и пальто осеннее и два цветка в горшках. Родственников у той много оказалось, понаехали, всё расхватали… Не то, что бы друг другу в глотки цеплялись при делёжке кое-каких сбережений и ветхих вещей, но претензии каждый каждому выражал.
Вот Хмелёва теперь в сапогах покойной, не в совсем новых, но, вполне, нормальных. А куда наряжаться и кого радовать? Да и было бы, во что. Хоть пенсия у неё более, чем у других, из-за возраста уже солидного, но всё одно – на такое пособие шибко не разгонишься. Это иному чиновнику или депутату на один день, и то – на конфеты. Про разных слишком заметных бизнесменов и говорить нечего… Одним словом, чем проще – тем лучше. В однокомнатной квартире, где проживает, кроме кота и старого телевизора и совсем древнего холодильника, никого и ничего нет. Они-то всё видят и понимают…
Не просто так полегли костьми молодые ребята и девчата. Наверное, верили в счастливую и безбедную жизнь своих внуков и правнуков. Но мечта – это одно, а реальность – совсем другое… Тут в последние двадцать-тридцать лет несоответствие какое-то происходит. Хочешь – не хочешь, а в нечистую силу поверишь. А ведь ранее в возможность её существования Хмелёва сомневалась.
Когда молодой и крепкой была и трудилась на местном предприятии по производству и переработке молочных продуктов. Да не так давно это и было. Но завода уже этого и в помине нет… Склады остались. Кто-то удачливый купил все здания, этак, запросто, как банку консервированных бычков в томате. Но она и сейчас относительно бодра, сухопара… Правда, не такая стройная, жизнь и время согнули, сгорбили.
А в Бога-то Ульяна всегда верила. В церковь, надо признаться, редко ходила. Ведь Господь – это, как раз, то вечное, что внутри человека находится и вокруг него. В общем, она веру в Великое и Доброе по-своему понимала. Всевышний её за это не осудит. А если что-то не очень доброе наставительно произнесёт по этому поводу кто-нибудь из тех господ и дам, кто объявил себя посредником между ней и Богом, так и пусть. Ведь не в них же она верит, чрезмерно процветающих, а в Господа.
Да и в лесу этом только ему, единому и единственному, и молится на костях убиенных людей. Это для Ульяны святые мощи и есть. Пусть землёй и травой они укрыты, а ведь существуют. Никуда не делись.
Издали она заметила фигуру высокорослого человека, встала и пошла к нему навстречу. Уже вблизи разглядела, как смогла, его солдатскую каску, плащ-палатку защитного цвета на плечах, гимнастёрку, брюки, сапоги… Обмундирование на молодом человеке было далеко не новым, какое-то выцветшее, с пятнами на нем засохшей грязи. Да и каска – чуть помятая, местами и ржавая.
Хмелёва подходила к нему все ближе и ближе и уже с интересом разглядывала его молодое, смуглое лицо. Худое, немного удлиненноё, с большим прямым носом, с серыми глазами… Впрочем, она не впервые видела подобное в этих местах. Этот солдат – один из не погребённых, явившаяся к ней из далёкого прошлого в виде чёткого призрака. Он не смотрел не на старушку, а куда-то, в сторону от тропы, в самую гущу зарослей малины. Что там видел солдат, непонятно. Взгляд его показался Ульяне Сидоровне не только спокойным, но и… бесстрастным.
