Две вещи на склоне лет гнетут человека – невозвратимость ушедшего и чувство одиночества. Не оттого ли, пройдя большую часть жизни, мы чаще вспоминаем дни юности, время сбывшихся или несбывшихся надежд. И еще бывает жаль того, что возвращение к тем или иным дням прошлого не может быть основано ни на отречении от себя тогдашнего, ни на искусственном перенесении туда, в прошлое, себя сегодняшнего…
В середине семидесятых годов уже минувшего века мне, тогда еще шестнадцатилетнему парню, по воле сложившихся обстоятельств пришлось провести три летних месяца в подмосковном селе Знаменское. Грустные и прекрасные, почти уже исчезнувшие русские села! Никакие войны, бедствия, перестройки и другие демократические напасти никогда не смогут затмить вашей неброской истинной красоты. Эта красота заложена в вас страданиями и любовью к земле наших предков, их верой в высшее торжество добра и справедливости. Забытый храм на холме, грусть осенних вечеров, ночной костер за рекой, тишина уснувших долин вызывают в наших сердцах чувство умиления и сострадания к своей родине, к своей земле.
В то далекое лето я, пожалуй, в первый раз чувствовал себя так одиноко и неприкаянно. Материальная нужда семьи и тяжелая болезнь матери сделали меня сразу намного взрослее моих сверстников. Я отдалился от них, замкнулся в себе, жить прежней бездумно-веселой ученической жизнью я уже не мог. Но и нового тоже не было. Будущее мерцало неясным светом где-то в глубине сознания. Думаю, именно тогда мне, еще неосознанно, захотелось иметь и свою судьбу, и свой удел, непохожий на нынешний.
С Ритой я познакомился совершенно случайно. В четырех километрах от Знаменского находился небольшой провинциальный городок, районный центр, каких много по всей России. Два раза в неделю я ходил туда на местный телеграф, чтобы позвонить по междугороднему телефону домой в Москву и справиться о здоровье мамы. Обычно после таких звонков я не сразу возвращался в Знаменское, а некоторое время оставался в городе. Бесцельно бродя по летним, нагретым солнцем улицам, я с каким-то ленивым, безразличным спокойствием думал о том, что еще один безвестный день привычно проходит, что в окружающей меня жизни нет ничего интересного и значительного и все мои мечты слишком далеки от реальности. «А не пройдет ли так и вся моя жизнь?» – спрашивал я себя. Я оглядывал скудные из красного кирпича постройки тридцатых годов, бедные провинциальные магазины, вызывающе яркие в своей безвкусице салоны-парикмахерские, и на душе делалось еще тяжелее.
Неожиданно на окраине города взгляду моему открылся большой, уже изрядно одичавший заброшенный парк с вековыми черными липами и заросшими густой крапивой тропинками, уходящими в глубь аллей. Несмотря на жаркий душный день, здесь было сумрачно и прохладно. Вдруг откуда-то из глубины парка, где золотым костром горела невидимая поляна, раздался веселый смех и послышались чьи-то голоса. Все это совершенно не вязалось с летней тишиной, жарой и скукой обыденного провинциального городка.
Влекомый любопытством и словно надеясь на что-то, я направился туда. Деревья тихо расступились, и ярким солнечным шатром вспыхнула поляна. Передо мной стояла с милой улыбкой и смотрела на меня необыкновенно красивая смуглая девушка. Слева чей-то голос нарочито торжественно произнес: «На ловца и зверь бежит». И снова веселый смех. Как выяснилось позже, двое парней и три девчонки после сдачи последнего экзамена пришли в этот парк, чтобы отдохнуть от изрядно надоевшей школы и обсудить прошедшие учебные баталии. Молодостью, красотой, звонким весельем веяло от них. А особенно от этой красивой смуглой девушки в легком ситцевом платье. И вдруг улетучилась куда-то тягучая и густая летняя скука. Словно прохладный ветер весны набежал на уснувшие летние нивы. И показалось, поверилось, что жизнь еще только начинается, что она может быть такой же молодой и зовущей, как эта необыкновенно красивая девушка, как первые рассказы о любви Джека Лондона.
Так я познакомился в то далекое лето с Ритой, с ее одноклассниками. Она жила с родителями на окраине этого города в старом четырехэтажном доме с развесистыми тополями во дворе. По странному стечению обстоятельств в том же самом поселке, где в то время было мое временное пристанище, жила и мать Ритиного отца. Правда, ее дом находился далеко от моего. Рита часто бывала у нее, а иногда по нескольку дней гостила там.
В один из вечеров я в первый раз случайно (а на самом деле, скорее всего, очень даже не случайно) оказался возле ее дома. Вокруг стояла глубокая и светлая тишина, которая может быть только в начале лета в далеком русском селенье. Золотея на закате, цвели липы, за рекой белела старинная церковь. От ожидания встречи перехватило дыхание. Сколько времени я ждал – не знаю. Скрип открывающейся калитки вывел меня из оцепенения. Дрожь прошла по всему телу, когда я услышал ее голос: «Привет… можешь зайти…» Легкое платье облегало ее стройную фигуру. Лучились теплом глаза, в уголках губ дрожала едва уловимая, чуть лукавая улыбка. Такой красотой и надеждой вновь повеяло от нее, что на душе стало тревожно и радостно. Потом мы сидели на террасе ее дома. Казалось, что зеленый вечер – океан и что мы плывем с ней в далекую и неведомую страну, где нет ни тревог, ни печалей. И что, кроме нас, на свете никого нет. Много лет спустя я понял, что ту страну, куда ты уплываешь в первый раз и навсегда – сердцем и душой, забывая обо всем, – называют Первой, а может, и единственной Любовью.
