Читать онлайн полностью бесплатно Александр Бутенко - Ой, всё

Ой, всё

Предмет на сей раз таков, что не ухватишь: руки обжигает. И не посмотришь прямо: выжжет глаза. Писавший до сих пор о различнейших сторонах жизни, Бутенко теперь – о Той, что её прекращает – и делает её возможной.

© Александр Бутенко, 2018


ISBN 978-5-4490-9097-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Остановка

– Мужчина, просыпаемся, скоро Орёл!  в спину невежливо стучит острый женский кулак.

Секунды навсегда хоронят мозаичный сон. Удивление – оказывается, успел заснуть. А казалось, что просто лежал, поджав на верхней боковушке ноги. Смотрел в мутный плафон.


За окном зимние огни, красные и синие светофоры, жёлтый чай фонарей.

Весь снег покинул небо, залёг, как в Прибалтике русский оккупант.

Пять утра. Февраль.


На жизненном пути плацкартного вагона в проход выпали руки, ноги, простыни, чемоданы, головы, раскаяния и возмездия.

Одиночный храп справа, позвякивание стакана слева. Шёпот проснувшихся, фигуры ковыляют на свет, неся, как нелюбимое дитё, охапки скомканной постели.


Я в Орле выхожу не один. С лёгким злорадством, но больше с благодарностью, озираюсь  кто ещё?

Выход в чёрную зимнюю ночь сближает, наполняет солидарностью, брезгливой радостью коммуны.

Сейчас мы покинем борт, отчалим, как пионеры галактики, в холодный орловский космос. А остальные останутся ворочаться в духоте вагона.


Я смотрю на тех, кто выходит, и с изумлением отмечаю полнейшую несовместимость Орла с теми, кто готовится в него войти.


Вот мужичок. Я легко представлю его в гламурном глянцевом журнале.

«А сейчас интервью с британским дизайнером Уильямом Джейкобсом  пространство в стиле нью ню. Просто добавь обезьянью лапку».

У него бритая голова, галантные манеры. Всё, что он делает изящно и со вкусом.

Мощный станок модных очков на носу  чёрная роговая оправа.

На плечи ложится кричаще-оранжевое пальто. На ногах ослепительно синие брюки, попадающие в тон носки. Итальянские туфли.

Он поднимается, сын Альбиона, накидывает двумя кругами на шею, как разомлевшего питона, тяжёлое красное кашне.

Идёт к выходу. В его гомосексуальной походке есть что-то восхитительное сам Стиль спустился в бренность пространства.


Вот молодая пара.

Худющий, красивый юноша  я не стал бы с ним состязаться в декламации стихов Бодлера.

Узкий зад, астеничные руки.

Пуля для Валентина. Гот, вино и летучие мыши под сводами замка.

С ним подруга  крашеные в радугу волосы, едва заметные холмики грудей под свитером.

Шапочка с беличьими ушками.

Её глаза потусторонние  словно наркотик навсегда расширил зрачок.

Они красивые настолько, что не должны жить. По крайней мере долго.

Когда-нибудь они спрыгнут вместе со скалы, взявшись за руки. Или исполосуют вены, лёжа в одной ванне.

Но это будет потом. А сейчас  они поворачиваются, идут на свет тамбура.

Фиолетово-зелёные косички и пряди рассыпались по плечам.

Я боюсь приблизиться  слишком хрупка эта красота, как чудесная нарнийская бабочка.

Тронул медвежьей лапой  и сломалось ломкое крылышко.


Вот иудей.

Он очень высокий. На идеально белой рубашке  будто не он провёл на плацкартной полке ночь  чёрная жилетка, с иголочки, будто только что из-под утюга.

Он надевает пиджак, становится во весь рост, и поля его чёрной шляпы закрывают свет.

От него пахнет Торой, в нём чувствуешь ладан. Его спокойствие  глаз Яхве.

Исчезнет и этот поезд, и Орёл, и я, и мы все. Умрут эти страницы  а глаз Яхве всё так же будет смотреть.

Мне хочется подойти, сказать ему что-нибудь ласковое, но я не знаю, что. И уж тем более  зачем. Наверное, только лишь затем, чтобы он сказал что-то ласковое мне в ответ.

Ему я поверю. Никому не поверю. Себе не поверю  а ему поверю. И он это прекрасно знает. Может, оттого и молчит.


Грюкнули рундуки. Постой, паровоз, не стучите, колёса.

Проводница похожа на ловкий буфет. Она протирает тряпочкой заиндевелую ручку. С ожесточением бьёт ногой в ступеньку  и вдруг перед выходом в космос из вагона выпадает трап. Лестница в небо.


Я смотрю на британского дизайнера, на хрупких отрока и отроковицу. На глаз Яхве.

Мне хочется говорить им что-то пылкое, убеждать, что не надо вам сюда. Вы ошиблись остановкой. Не здесь вам место.

Здесь вера отцов и звонок на работу, сквозь вертушки проходных.

Опомнитесь! Окститесь! Не надо вам сюда!

Я-то сойду  да я давно пропащий. А ваша судьба  нешто она тут?

Клокочет и закипает градус бесплодного, неверуемого пророчества. Кассандра, отчаявшись докричаться, просто падает ничком на ящик Пандоры. Не пустю!


Но ни звука не слетело с моих уст.

Я навсегда прощаюсь.


Закрылись чужой спиной перламутровые волосы. Исчезло красное кашне.

Толпа, многоголовая вошь, вползла в иней подземного перехода.

Исчезла, растворилась в туннеле чёрная иудейская шляпа.

Ноги

Первое время, как переехали в Москву, жили с отцом в общежитии на Нарвской  скудной простоты панельная девятиэтажка, равноудалённая от всего.

За сплошным бетонным забором парк туберкулёзного диспансера, безлюдный днём и непроницаемо чернильный ночью.

По другую сторону зелёные коробки гаражей, скелет яично-жёлтого «Запорожца». За ними дымящие цеха фабрики, за пыльными стёклами которых смутно угадывались фигурки.

Поодаль  поле кладбища и гладь Головинского пруда.


Было тревожно и грязно, как везде в Москве начала 90-х.

Серый снег никуда не утекал. Все носили одинаковые пальто. И шапки, которые дома, дабы держали форму, распяливали на алюминиевой кастрюле.



Ваши рекомендации