По островам памяти.
(Все совпадения имен и фамилий случайны)
Моя мама была удивительной рассказчицей. И хотя в моей голове давно перепутались даты и некоторые географические объекты, люди, благодаря ее сочным, живым, наполненным юмора воспоминаниям, встают, как живые. Кто они мне? Многих я никогда не видела, не видела их фотографий, не знаю, где их могилы, но их кровь течет во мне, в моём сыне, в моей внучке, в племяннике, волею судьбы оказавшемся гражданином Германии, и даже в его многочисленных ребятишках, которые на мои поздравления по видеосвязи с Рождеством или днем рождения лепечут мне: «Danke, Olya».
Знаменитый город купцов Колывань. Кажется, где-то в тех краях жила многочисленная семья Тарховых. Помню по рассказам, что в семье этой и крестьянствовали, и мастеровые люди были. И не совсем обычные мастеровые: они гнули венские стулья. Легкая, изящная мебель была в моде. На венский стул сажали гостей в зале, в гостиной то есть. Для себя обходились лавками и табуретками. Мастеровые эти и были братья моей бабушки. Сколько их было, не знаю. Знаю, что были шумные, могли в праздник и подраться в кровь.
Дочерей было три. Старшую звали Мария. Вероятно, она была старше многих и, как водится, нянчилась с младшими. В семье так и закрепилось прозвище: няня Маня. Моя бабушка (это бабушка, которую я хорошо помню по чувству любви и тепла, которое от нее, как и положено от бабушки, исходило) была средней, и звали её Васса. Васса Ивановна. Даже компьютер подчеркивает это неизвестное ему имя. Я помню, что редко кто и звал ее так. Проводя у неё обязательный месяц школьных каникул, часто слышала, как соседки, заглядывая в калитку, кричали: «Ивановна, собака привязана? Зайти можно?» Ивановна, в общем. И уважительно, и просто. Теперь про младшую. Собственно, младшая Марта и есть моя настоящая бабушка. Вот так-то. Но об этом позже.
Все девушки из семьи Ивана Тархова были завидные невесты. Нет, не красавицы. Но работящие и с крепким достойным приданым. Старшая, няня Маня, была просватана в богатую крестьянскую семью. Таких называли на селе кулаками. К рыженькой невысокой крепенькой Вассе никто не сватался. А внимание-то на неё обратить стоило. Сильная – спокойно поднимала на плечо и несла мешок с зерном или мукой. Смелая – могла одним окриком заставить поостыть подвыпивших братьев. Но сватов совсем не по правилам заслали к младшей Марте. Приглянулась она Петру Таранину. Купцы были такие, по рассказам мамы.
Петр Григорьевич не чета крестьянам. Отец отправил способного сына учиться в духовное училище. Хотелось, вероятно, чтоб в другое сословие, в духовенство, пробился сынок. Но сынок, выучив наизусть все службы и молитвы, изучив богословские науки (это не мешало будущим священникам в день всех святых – грех-то какой – совать тыкву со вставленной в неё свечой в окно своему духовному наставнику), сана не принял и остался жить в миру молодым беспечным наследником, не очень понимающим, чего он хочет от жизни. Наследником он был не единственным. Мама моя помнит фотографии брата в военной форме, в офицерской. Отец должен был гордиться. А несостоявшегося непутевого священника, кстати вполне себе симпатичного, было решено женить на девушке из хорошей работящей семьи. Вот тут-то и оказалось, что такая девушка есть: веселая кудрявая хохотушка Марта. И отцу семья нравилась, и девушка молодому Петру Таранину по душе. А вот девушка оказалась строптивой, замуж за него не пошла, потому что за спиной у строгого отца встречалась с русским (может быть, и не совсем) выходцем из Бессарабии Петром Поповым. С ним она и сбежит из дома. Такая вот история. Рассказываю её, насколько помню, подробно, потому что эти два человека, бросивших вызов домосторою, были родители моей мамы. Я очень удивилась, когда, засунув любопытный нос в документы, прочитала в свидетельстве о браке моих родителей мамину фамилию – Попова. А дедушка с бабушкой Таранины. Как так? Не отстала от мамы, пока она мне эту историю не рассказала.
Вообще говоря, лет в двенадцать – пятнадцать дети любят порыться в родительских документах, письмах. Мой сын Миша как-то в наше отсутствие перечитал наши с мужем письма, писанные друг другу еще до свадьбы. Он – в группе Советских войск в Германии (восточной). Я – в Омске. На конвертах номер полевой почты. Переезжая с места на место с мужем-офицером, я много вещей безжалостно выбрасывала. Но письма мы сохранили. Так вот, прочитав как-то эти письма, сын посмотрел на нас другими глазами. Он сказал: «Я понял, что вы по-настоящему друг друга любите».
Однако вернемся в начало прошлого века. Как-то странно говорить «прошлый век» про век, в котором прошли твоё детство, юность, в котором родился твой ребенок. Но вот так долго живем, что теперь наш двадцатый век стал прошлым. Так вот, чтобы не путаться в датах и событиях, напишу о том, что точно помню.
Дедушка Петр Григорьевич Таранин воевал в Первую мировую, попал в плен. В плену выучил немецкий, и на счастье всем близким вернулся живым и здоровым. Его брат, когда война империалистическая переросла в войну гражданскую, эмигрировал сначала в Европу, а потом Соединенные Штаты Америки. Родителей не забывал, присылал доллары. Их тогда можно было обменять в ТОРГСИНах (переводилось «торговля с иностранцами»). Мама моя часто гостила в семье дедушки и бабушки Тараниных, хотя по сути они ей бабушкой с дедушкой не были. Но любили ее. Было им одиноко, а мама почему-то чаще других внуков их навещала и вместе с бабушкой ходила в этот самый ТОРГСИН, где продавались и икра, и небывалые шоколадные конфеты, и даже порой какие-то наряды для девочек. В тридцать седьмом году все связи прекратились.
