Здесь уже давно никто не живет, кроме меня и того мужчины, стоящего между деревьями. Я не знаю, как его зовут, – не слышал. Про себя я называю его Иван Иваныч, и он, кажется, не против. Наверное, так же, как и я, думает, что ему идет это имя. За свою долгую жизнь я побывал в каждом уголке этого края, который местные жители называют Поморьем. Здесь много Иванов, оттого я и думаю, что этот мужчина – тоже Иван. И непременно – Иваныч.
А кстати, где же он? «Иван Иваныыыыч?» – эхо передразнивает меня насмешливым воем и вдруг замолкает где-то вдалеке: боится, что я догоню. Странно. Он стоял, смотрел вдаль и вдруг исчез. Люди в его возрасте не пропадают так быстро, да вообще всем и всегда нужно время, чтобы дойти до точки, в которой вдруг пропадаешь.
Я нашёл его дома. Старинная русская изба уже давно обветшала: в щели без приглашения влетали сквозняки и хозяйствовали внутри: дом охал от беспорядка непрошенных гостей и с каждым годом оседал всё ниже и ниже, пытаясь то ли спрятаться ото всех, то ли похорониться. Я всегда вежливо веду себя у него в гостях. Стараюсь не шуметь, ступаю тихо и осторожно, словно по воздуху, не кручусь вокруг кресла, в котором он сидит по вечерам, прикрывшись пледом и интересной, лет 5 не дочитанной книгой. Я его понимаю, ведь мы примерно одного возраста. Я знаю, ему будет неприятно, если его покой нарушат. Я знал это и тогда, год два назад, когда решился всё же потревожить его.
То утро было холодным, совсем не летним. Кто-то, видимо, забыл предупредить погоду о том, что на дворе июль. «Июль, матушка!». Она не слышала: слова не долетали, их тут же прибивали к земле тяжелые капли дождя. Странно, что я тогда уловил эти звуки. Что-то гремело, стонало, падало – внизу начиналась гроза. Молния вспыхнула пронзительным светом машинных фар и ударила в небо.
«Что же это делается? Как же теперь быть?». Я прятался под деревьями, бежал, низко-низко пригибаясь к земле. Не знаю, хотел я убежать от грозы или наоборот ринуться ближе к ней, но в итоге оказался в самом эпицентре. Гром стал почти невыносимым – это техника валила деревья, веками простоявшие здесь.
«Надо сказать Иван Иванычу, предупредить его! Ведь он один, не справится. А может, наоборот, справится потому, что есть хотя бы он один». Я метался из стороны в сторону вслед за своими мыслями. В конце концов – решено. Я скажу ему, но как и что? Передать ему звуки, все до последнего: от хруста гигантского ломающегося дерева до писка маленькой задавленной букашки. А вдруг не поймет меня? Закроет уши, наденет шапку и запрется в избе. Да… так и будет. Но надо попробовать!
Я застал Иван Иваныча спящим. Как неловко! И всё же я начал его будить: то передам гудение лесоповалочных машин, то принесу в дом запах сырой перекопанной земли. Ничего. Слишком крепок был сон этого одинокого человека. Тогда я решил пойти на крайние меры: смёл с полки несколько тарелок. Они упали на пол и с треском падающих деревьев разбились. Иван Иваныч проснулся, бросил взгляд на то, что было тарелками, и нехотя встал, чтобы убрать осколки. Я перешел к другой части дома и, напрягаясь из последних сил, повалил кочергу. Иван Иваныч замер, прислушиваясь к тишине, затем подошёл к печке. А я этого и добивался! Здесь, в этом самом месте, он и услышал то, что напугало меня в лесу.
Мы вышли на разведку вместе, оставив тарелки и кочергу. Он шел уверенно, ориентируясь на гром. Путь занял минут 15, не более. Наконец, мы оказались там, где деревья падали, цепляясь за холодные частички воздуха и звеня, предупреждая об опасности. Иван Иваныч оказался смелее, чем я думал. Я замешкался в кустах, а он уже пошел навстречу ревущему бульдозеру. Он подходил осторожно, сбоку, размахивая руками так, чтобы попасть в поле зрения водителя. Последний, кажется, не ожидал увидеть в этой чаще человека. Двигатель затих, гусеницы бульдозера перестали осквернять землю. Дверь приоткрылась, из кабины выглянул маленький, напуганный водитель.
– А если б смял тебя, а, дедуля? Вместе с лесом и криками о помощи. Куда ж ты так под машину кидаешься?
– Не кидался я никуда, только спросить хотел, что ж такое творится тут? Земля трясется, у меня в избе тарелки разбились, кочерга и та в обморок упала.
Признаюсь, тут мне стало обидно, ведь тарелки и кочерга – это всё я! Но тогда не до этого было. Я притих и снова прислушался к их разговору. Водитель отвечал:
– Дорогу тут, дедуля, будем строить. Железную!
– А почто нам тут дорога? Уж сколько лет сюда никто не ходит, ездить, думаешь, станут?
– Станут, конечно. Предприятие тут будет, экологическое!
– Да что ж тут, разве мало экологии? Лес, природа, грибы-ягоды.
– Мало ты понимаешь, дедуль. Из Москвы сюда мусор привозить будут, экотехнопарк построят: Шиес!
– Эка невидаль: экотехнопарк! Еще чего не хватало.
– Кому как, а мне вот зарплаты не хватало! Ну, об этом мне не тебе говорить надо.
Водитель рассмеялся, захлопнул за собой дверцу и снова завел машину. Я видел, как он помахал в окне: то ли прощался, то ли просил убраться с дороги. «Дедуля» (это ж надо было додуматься так назвать моего Иван Иваныча!) отошел в сторону, окинул взглядом лес, а никакой не экотехнопарк, и побрел обратно к дому.
