…когда вышел к знакомому повороту. Клочковатый сумрак поднимался от усыпанной опавшими листьями земли, растекался над лужами, затягивал пожухлую траву. Пахло прелью и дымом. Здесь, у подножия холма, было почти темно. Вверх по склону, путаясь в лабиринте кургузых оградок, карабкались могильные кресты и приземистые прямоугольники памятников – туда, где на фоне еще светлого неба виднелся четко очерченный силуэт церковного купола.
Кладбище густо заросло деревьями: среди потрепанных осенней непогодой берез и тополей выделялись яркие кляксы кленов – сумрак не смог до конца стереть краску с листьев. Разбитая грунтовка – две глубокие, заполненные стылой водой колеи – плавно огибала подножие кладбищенского холма и скрывалась за рощей. Где-то там, видимо, горел костер: дым плотной пеленой стелился над могилами, комьями ваты набиваясь под кроны деревьев.
Тропинка ручейком петляла между оград. Разбухшая от дождей глина податливо проседала под ногами, липла к подошвам. Со всех сторон фамилии, имена, годы жизни – строгим официальным шрифтом, как заголовки в газете «Правда». С выпуклых эмалевых овалов требовательно смотрели живые лица умерших.
Сверху казалось, что внизу уже наступила ночь, мрак был рассечен еле видной светлой полосой дороги: наискось через длинный, поросший камышом овраг, к ровному ряду далеких фонарей вдоль шоссе.
Неуверенно проплутав между могил, тропка все-таки выбралась к забору из металлических прутьев, отделяющему кладбище от церковной территории. Дым, сочащийся со стороны погоста, растекался слоями над асфальтом, густо припорошенным опавшей листвой.
Церковь возвышалась над окружающими деревьями большим темно-синим куполом, усыпанным золотыми звездами, с золотым же крестом, закрепленным на толстых растяжках. Кресты поменьше венчали четыре маленькие главки по углам здания. Кирпич постройки – не красный, а темно-розовый – редко где лежал прямыми рядами: в основном кладка извивалась объемными узорами – волнами, завитками и, разумеется, крестами. Высокое крыльцо вело ко входу, над аркой которого возвышался шпиль колокольни. Церковь окружал аккуратно постриженный газон. В дальнем углу, у самой ограды, притулился небольшой домик, оформленный в той же стилистике, что и церковь. Снаружи, по периметру ограждения тянулся ряд елок. У закрытых ворот горели два фонаря, опрокидывая на газон причудливые тени от кованых узоров створок.
От автомобильной стоянки перед церковью уходила дорога – туда, где за небольшим березовым перелеском виднелись огни деревни. Свежеположенный асфальт масляно чернел, и небольшие лужицы в неровностях пути казались каплями незастывшего гудрона.
Сразу за перелеском дорогу с обеих сторон стиснули глухие заборы: корявые ветки яблонь лезли наружу из-за высоких стен, словно спасаясь от чего-то. Темно было в деревне. Редкие накренившиеся фонари вдоль обочины еле-еле освещали сами себя. Потом потянулись заборы попроще – гнилой, покосившийся штакетник. Кое-где в глубине разросшихся садов виднелись световые прямоугольники окон.
Наконец дорога вывела на открытое пространство. Посреди небольшой площади стоял памятник Ленину. Из-за того что вождь был небольшого размера, казалось, что на постамент залез какой-то расхулиганившийся подросток. Фонари здесь горели не такие, как в переулке – высокие, яркие. Напротив Ленина – магазин «Продукты», на фоне светлой витрины виднелись два человеческих силуэта. Асфальт на площади весь в выбоинах, пузырях растрескавшихся кочек, словно горох на нем кололи. Большой перекресток: четыре дороги расходились в разные стороны. И ныряла вправо малоприметная дорожка – машина еле проедет. Традиционно деревенская грунтовка: щебенка да битый шифер.
Здесь было намного холоднее. Деревня стояла на холме, и осенний ветер вовсю носился по площади, ерошил лужи, цеплялся за ветки разросшихся ив. Но стоило повернуть в переулок – опять тишина, только хрустит под ногами гравий, да тихо шелестят низко нависшие над дорогой яблони. Крупные шары антоновки свисали, как новогодние игрушки.
Калитка стояла открытой нараспашку. Дорожка из плиток, пьяно забирая вправо, вела к приземистому одноэтажному дому. Горело только одно окно, свет выхватывал из сумрака край узорчатого наличника, покрытого, как коростой, хлопьями растрескавшейся, облупившейся краски.
За углом дома притулилась терраска, вся перекошенная, угол задран выдавленным из земли кирпичным столбом. Истертые ступени вели к двери, обивку которой будто распирала изнутри какая-то сила: веревки глубоко врезались в черный протертый дерматин, вычертив на нем узор из ромбов.
– Кого там?! – донеслось из окна.
Загремели ведра, с сухим треском упала на пол какая-то деревяшка, звякнуло – дверь скрипнула, и в освещенном проеме возник невысокий кряжистый старик в грязных джинсах и тельняшке. Пахнуло табаком и яблоками.
– Ну чего? – свесился с порога, щурясь в темноту.
Усы воинственно топорщились над губой старика, придавая лицу – широкому, носатому, с глубоко посаженными глазами – какое-то бандитское выражение. Густые седые волосы торчали, как иглы дикобраза.
