…Позднее утро в Харбине выдалось серым. Скорее это даже был уже день, но Мастер вставал поздно, потому что ночью писал. Почему-то именно часа в два-три по полуночи на него нисходило вдохновение, Небесный свет, и хорошо творилось, пока весь этот суетливый маньчжурский город с китайским нутром и русской архитектурой спал. Вне зависимости от политических режимов и материального положения организм требовал свои восемь часов сна, и он уже привык вставать ближе к полудню. Ходить к определённому часу в присутствие, как когда-то в Санкт-Петербурге и Москве, ему необходимости не было. Как и большинство эмигрантов из рухнувшей Российской Империи, оказавшихся по восточную сторону от Урала и в конце концов обосновавшихся в Харбине, он перебивался, чем мог, и, памятуя инженерные навыки, полученные ещё в реальном училище, починял всякие вещи руками. За это китайцы уважительно и называли его Мастер, тем более, что имя Николай Илларионович они не могли выговорить по определению. Но он вкладывал в слово куда больший смысл, придавая этому философское измерение и сопрягая сие звание со своим литературным трудом. Писал он больше для себя – как тогда говорили «в стол», – но в глубине души верил, что его труды найдут своего читателя. Так он и свыкся с заменившим ему на чужбине имя прозвищем Мастер и работал днём руками, а ночью головой. Вся его жизнь по сути сводилась к зарабатыванию на жизнь, но так жило большинство неприкаянных, оторванных от родной почвы русских людей, веривших, что не сегодня-завтра всё наладится, они вернутся домой и эти мытарства забудутся, как кошмарный сон.
Мастер регулярно ходил в церковь – и в только что отстроенный Софийский собор, и в Свято-Николаевскую, названную в честь его святого Николая Чудотворца, не только помолиться о завершении русской смуты, но и для поддержания определённого круга общения. Ресторации он не посещал, Вертинского слушать не было возможности, так как в средствах он был стеснён, хоть и держался с подобающим дворянину достоинством. Вокруг храма народ собирался очень разный, как весь срез старого российского общества, но все старались относиться друг к другу по-доброму, по-христиански. Особой дружбы Николай Илларионович ни с кем не водил, но частенько беседовал на литературные темы с одним выкрестом по фамилии Тужуркин (в Российской империи, как известно, в паспорте не было графы «национальность», но была «вероисповедание», так что еврей, ходивший в церковь, а не в синагогу, воспринимался, как свой). К тому же Тужуркин даже успел побыть, с его слов, на военной службе в артиллерии, и сам факт, что он находился в эмиграции, а не у Троцкого и других своих соплеменников, учинивших геноцид русского народа, говорил о нём с положительной стороны.
– Чем порадуете, Мастер? – приветливо спросил он.
– А вот послушай стихотворение, которое написал этой ночью о двух китайских мудрецах. Оно как бы об истории, окружающей нас в изгнании, но мысли всё равно примеряют каждое слово к Родине:
Два мудреца из древнего Китая
На перепутье встретились дорог.
За пиалой жасминового чая
Возник их философский диалог.
Один сказал: «Привет тебе, мудрейший,
Я слышал ты идёшь из царства Чу.
Я интерес имел к нему живейший
И с нашим Цзинь сравнить его хочу.
А правда ли, что тамошний правитель
Сажает на кол головы врагов?
Тогда как наш верховный повелитель
По воле царствует самих богов».
«О, брат мой старший, в мире нет покоя,
Отцы не понимают сыновей.
То царство Хань идёт на нас войною,
То злобный деспот государства Вэй.
Внутри народ неблагодарный ропщет,
Верховного не слышит добрых слов…
Ну, обстановка непростая в общем.
Как тут без отсечения голов?»
«Слыхал, тиран из Чжао плохо кончил,
Растерзан негодующей толпой.
А сколько лет он был великим кормчим,
Но свергнут разношёрстной шантрапой.
Всё потому, что гвардию не создал
И был самонадеянно спесив.
Народу рис спасительный не роздал,
Нуждающихся роскошью взбесив».
«А что другие? Слышал строят стену,
Чтобы сдержать набеги в царстве Янь.
И там правитель не готовит смену,
Хоть воровство везде, куда ни глянь».
«Стена, мудрейший, корень нацпроектов.
Нам это доказал правитель Янь.
В неё попали кости тех субъектов,
Кто к бунту звал простолюдинов пьянь.
А в вашем Цзинь правителем довольны?
Он управляет два десятка лет.
Живётся ли всем подданным привольно?
Хочу правдивый услыхать ответ».
«Монастыри у нас весьма богаты.
И толстосумов тьма, хоть отбавляй.
Верховный им грозит перстом: «Ребяты,
Воруйте, но не столько! Ай-яй-яй!»
Хоть злые языки твердят, что горя
И нищеты в державе через край,
Но царство Цзинь от моря и до моря.
И, по словам правителя, здесь рай».
«Коль всё у вас в таком большом порядке,
Что ж путь скитаний ты себе избрал?»
