Кажется, это был трюм. Было темно, не видно ни зги, но плеск и клекот волн за стеной явственно слышались. Ревущее море было так близко, что он невольно сжался в комок. И поняв, что трюм очень мал, он попытался переменить положение – и не смог: макушка упиралась в одну стену, подошвы – в другую (а ведь он подтянул колени к самому подбородку), за спиной была вмятина тверди, локти оказались притиснуты к бокам. Неужто корабль так мал? Или… или же это он слишком велик для судна? Он постарался припомнить, что было до этого – и не сумел. Тогда – кто он такой? И с этим возникли трудности. Рукой он ощупал лицо – бугор носа, яма рта, глаза, которыми он мигнул несколько раз. Согнул пальцы, и, разгибая их по одному – пересчитал. Пошевелил пальцами ног. Но – откуда он? И – куда плывет? И что – все-таки – было прежде? Он изо всех сил напряг мозги – и… ничего… Темный, как всё здесь, лист. Наверно, ему стерли память. Такое бывает.
Но где же выход? Он попытался на ощупь понять, из чего сделаны стенки – и тут же занозил ладонь… Так, ясно – неошкуренное дерево. Причем щели не прощупывались. Не отыскал он и двери – ни маленькой, ни большой, казалось, трюм выдолблен из цельного куска дерева… Он понюхал стенку: нос упирался в нее – сосна? Или ель? Но… что же это за потешный корабль? И… и как он здесь очутился?
Но тут снаружи что-то случилось: завыл ветер, и его вместе с еловым трюмом переметнуло несколько раз вокруг какой-то оси. Что же это?! Неужто корабль потерпел крушение – и пойдет сейчас ко дну? Волны с шумом бились о внешние стены трюма. Он заелозил руками и ногами, стараясь ударить в стенку, но удары – без размаха – получались слишком слабыми, а стены были слишком прочны. Тогда он заорал: «Спасите! Эй, люди! Есть тут кто-нибудь живой? Эй, на корабле! Выпустите меня!» – Он так бился, извиваясь в тесноте трюма, что в конце концов устал и, отчаявшись, в изнеможении затих.
И вдруг ему ответили. Смачным чихом. Он оцепенел – потому что чихнули совсем рядом, в самое ухо. Может, море ухнуло в сквозину трюма?! Выходит, в трюме – течь?! Но ничего не видать: темно по-прежнему. Или там за стенками – ночь? Но если бы появилась дыра в стене – он бы ощутил движение воздуха или в трюм стало бы заливать. А ведь – ничего… Он дотянулся кончиками пальцев до уха – и пощупал: мокрые брызги от чиха.
– Кто здесь? – спросил он безнадежно и повторил вопрос несколько раз, на разные лады, чтобы послушать звук собственного – резонирующего – голоса.
– Это бочка, – ответил кто-то.
Он задрожал от радости – он мог бы поклясться, что это не его голос и не эхо его голоса – и переспросил:
– Бочка?! О, Бочка, это ты говоришь со мной?
– Я тебя не вижу, – отвечали ему невпопад.
– И я тебя, – сказал он и осторожно поинтересовался: – Разве бочки умеют разговаривать?
– Ха-ха-ха, – засмеялся невидимка. – Да нет, я не бочка. Бочка – вокруг нас. Это мы с тобой в бочке, понимаешь?
Он понял. Он отлично все понял. Он и сам уж догадывался. Значит, их замуровали – и сбросили с какой-нибудь вершины в воду. Выплывут – хорошо, не выплывут – туда им и дорога!.. Но – за что? Что они сделали?!
Так, но как же обладатель голоса поместился в бочке – тут и для одного-то места мало. И ведь он не чувствует Другого – ни рукой, ни ногой, ни спиной, ни боком, ни темечком, ничем. Он и не видит его – так же, как не видит себя. Только слышит.
– Где ты? – осторожно спросил он.
– Это ты где? Ты мне совсем не мешаешь, тут тесно, но я тебя совсем не чувствую.
– И я, – сказал он и повозился, но так никого и не коснулся – только приложился лбом о стенку.
Тут какое-то смутное воспоминание пришло ему на ум: мать и дитя, заточенные в бочке… Но – кто из них мать, кто – дитя?
– Ты – моя мать? – спросил он, смешавшись; голос Другого показался ему женским.
– Ха-ха-ха, – раздалось в ухе. – Вот уж нет.
Он заволновался: потому что уж он-то матерью быть никак не мог, он не помнил, чтобы у него были дети, он ничего про них не знал. Да и… говорил настолько низким голосом, что… Тогда – может…
– Я – твой отец?! – спросил он настороженно.
– Глупости, – отвечали ему. – Ни ты мне не родитель, ни я – тебе.
Помолчали.
– Эй, – спросил он, – а как тебя зовут?
– Я не знаю, – отвечал явно погрустневший голос.
– Вот и я…
Он хотел сказать, что тоже не знает своего имени, но вдруг вспомнил… Вернее, прямо на бархате тьмы, замуровавшей взгляд, золотыми чернилами, каллиграфическим почерком кто-то выводил светящееся слово. Это и было имя…
– Меня зовут… – начал он, но внезапно снаружи случилось что-то необратимое – знать, бочку вынесло на берег, шваркнуло о твердь и выбило дно: яростный режущий свет накрыл его с головой, ослепив и замучив.
И еще – разнобой шумов и голосов, мельтешение предметов, промельки невнятных тел, какое-то стремительное движение до смерти напугали его… В конце концов он нашел выход: потерял сознание.
