Распятое солнце медленно стекало за купол собора, вот и ещё один прожитый день уходил за горизонт. «Завтра будет ветрено. Конец бабьему лету. Да и пора уже: целая неделя тепла и солнца для конца октября – редкое везенье». Я стоял у окна спальни настоятеля Богоявленского монастыря и смотрел на закат, на горы вокруг обители. На склонах местами ещё пестрели жёлто-коричневые заплаты умирающей листвы, но осень безжалостно срывала их, и обнажённые деревья печально качались на ветру, словно пустые вешалки.
Прошло два месяца с того дня, когда отец Окимий, умирая, взял с меня клятву продолжить дело его жизни. И теперь я учёный–астрофизик, волей судьбы заброшенный в уральскую обитель, стал её настоятелем.
Душно. В монастыре рано протопили на ночь – готовятся к собору. Я приоткрыл окно, и ветер ворвался в комнату. Я глубоко вздохнул и почувствовал, как вместе со свежестью, грудь наполняет радость: «Пора! Пришло время сорвать лохмотья предубеждений. Они опутали веру, как мёртвые листья – живые деревья. Об этом мечтал отец Окимий, но не смог, не успел. А я смогу! И сегодня, на моём первом соборе. Главное – найти нужные слова, – я потёр лоб, сосредотачиваясь, но что-то мешало, отвлекало, какой-то звук. – Что это? Поёт кто? Молится?».
Я выглянул во двор. Взгляд скользнул по соборной площади. Там перед ступенями в храм, собралась толпа, и именно оттуда доносился тонкий мерный голос. Слов я не разобрал, но понял, что это молитва. Вдруг я расслышал звук хлёсткого удара, потом ещё и ещё. Толпа отхлынула, и в центре неё я увидел мужчину. Он стоял на коленях, двумя руками сжимал плётку и методично бил себя по обнажённой спине.
Увиденное настолько поразило меня, что я оцепенел.
– Это что ж такое?!– я опомнился и бросился к дверям.
Люди на площади так увлеклись происходящим, что ни обратили на меня никакого внимания.
– Пропустите, дайте пройти, – расталкивая их, я протиснулся вперёд и замер.
Спина несчастного была располосована в кровь. Вот он размахнулся, удар, а за ним тихий стон. И столько в нём было муки, что его не заглушила громкая молитва, которую читал высокий худой монах в чёрной до пят одежде, склонившись над книгой.
– Прекратите немедленно!
Истязаемый вздрогнул, покачнулся и, чтобы не упасть, опёрся на выставленные вперёд руки.
Читающий молитву монах поднял голову, и я узнал Фисту – постоянного спутника моего заместителя Фивия.
– Что здесь происходит?
Все молчали, опустив головы.
– Брат Фиста, что здесь происходит? – повторил я, повысив голос.
Фиста закрыл молитвенник и поклонился:
– Брат Олаф, брат Егорий несёт наказание.
– Какое наказание? За что? Кто наказал? Что это за наказание такое – в кровь избивать человека! – возмутился я.
– После исповеди на брата Егория снизошло раскаяние в грехах своих, и он пожелал их искупить. Мы только исполняем его волю.
– И, конечно, исповедовал брат Фивий?
Фиста недовольно поджал губы, но промолчал.
Я подошёл к избитому монаху и заглянул ему в лицо. Он с трудом опирался на руки, чтобы не упасть, русые волосы прилипли ко лбу. Он посмотрел на меня, и я увидел в его глазах слёзы. Холод сжал душу: молодой совсем, лет двадцать от силы.
Я не знал, что и сказать.
– Зачем вы…, – только и мог произнести.
Он облизнул сухие потрескавшиеся губы, и рот его болезненно скривился. Опираясь на одну руку, второй взмахнул плетью и ударил себя по спине. Лицо его исказилось, но он не вскрикнул.
– Прекратите немедленно! – я выхватил плеть из его руки.
Монах качнулся и, не удержав равновесие, повалился лицом в землю.
Я обернулся к толпе:
– Помогите! Немедленно отнесите его больницу.
Монахи бросились к нему.
Фиста наклонился к мешку у его ног и достал оттуда чем-то пропитанную, резко пахнущую тряпицу, набросил её на спину избитого монаха.
Тот закричал.
– Ничего, ничего, – послышался шёпот, – сейчас полегчает.
Парня подняли и понесли.
Фиста исподлобья посмотрел им вслед, потом глянул на меня и тихо сказал:
– Негоже так-то. Раскаяние человека должно быть полным. Нехорошо мешать.
– А если человек от раскаяния руки на себя наложит, вы тоже будете рядом стоять и молитву читать?
Он зыркнул на меня:
– На всё Божья воля. По Уставу монах вправе сам избрать для себя покаяние. А наше дело – помочь укрепить его дух.
– Укрепить дух? Чем же? Истязанием? – У меня перехватило дыхание от возмущения. – В нашем монастыре я запрещаю физические истязания. Слышите? И передайте приказ брату Фивию. Понятно?
– Понятно, – Фиста поклонился. – Дозволите идти?
Я кивнул.
Перед уходом он потянулся было к моей руке за благословением, но я повернулся и пошёл вслед за монахами, уносящими парня.
Его осторожно, ничком положили на телегу, которая оказалась рядом. Видимо, ожидала окончания экзекуции, чтобы отвести в больницу, и я только приблизил этот момент. Один из монахов взялся за поводья, другой сел рядом с избитым, и телега покатила к мосту.
По браслету я связался с врачом монастырской больнички.
– Привет, Харитон.
– Здорово!
– Как ты? Больных много сегодня?
– Ну, как тебе сказать. Осень как-никак. В основном амбулаторные с вирусными, да в больничке двое с воспалением лёгких – так, ерунда. А ты чего вдруг интересуешься?
