«А прошлое кажется сном…»
Мой дедушка Василий Осипович не дожил до Великой Октябрьской социалистической революции совсем немного – он умер от чахотки (пардон, от туберкулеза) летом семнадцатого года, на Западном фронте, где служил ветеринарным фельдшером в кавалерийских войсках. А с бабушкой они познакомились в октябре девятьсот пятого года. Дедушку я, разумеется, не мог знать, а вот бабушку очень даже хорошо помню. Поэтому мой рассказ будет не о революции, а о любви.
Давно хотелось рассказать про юность моей бабушки. Хоть немного, хоть чуть-чуть, – кусочки, осколки, рассыпавшаяся мозаика чужого прошлого… Нет, не чужая, не чья-то, не ваша – моя любимая старая бабушка. Преклоняю колени, собираю осколки бережными руками, осторожно сдуваю пыль с пожелтевшего снимка, где гордый молодой усатый дедушка и бабушка рядом – юная, светловолосая, круглолицая, и глухой ворот белой блузки, и круглые часики на груди, на почти не видной серебряной цепочке…
«…За последние несколько лет, после завершения строительства Сибирской магистрали, наш город неузнаваемо преобразился в лучшую сторону. Население Кырска увеличилось до 50 тысяч, повсеместно возникли новые фабрики, магазины, в центре города воздвигнут прекраснейший собор и начинается строительство современнейшего мукомольного завода. Неумолимая цивилизация в силу железных фатальных законов…»
(Из статьи В. Немкова «Кырск и неумолимая цивилизация», «Сибирский альманах», 1904, стр. 57.)
– Оглохли вы все, что ли?! – страдальчески прохрипел Трофим Загадов, а потом вскрикнул, побледнел – и медленно осел на кафельный пол, прижимаясь к зеркальной стене. Из-под распахнутого атласного халата (райские птицы на пальмовых ветках) – голое дряблое тело, заросшее седыми волосами. Дверь в уборную оставалась приоткрытой.
– Доктора… скорее зовите доктора!..
– Что случилось, мой дорогой? – закричала, вбегая в ванную комнату, мадам Загадова (капот из лилового кашемира, папильотки, вытаращенные глаза молодящейся истерички). – Ах, бедняжка, ты такой бледный…
– Где Ольга? – тихо спросил страдающий Загадов, с отвращением глядя на жену. – Разбуди ее… пусть бежит за своим докторишкой…
– Что с тобой, милый?
– Дура!.. Геморрой… будто не знаешь…
«…а вчера завершилось возведение изысканной железной ограды вокруг шикарного особняка одного из богатейших кырских магнатов – купца Загадова. Как известно, особняк Загадова был построен в 1903 году модным московским архитектором А. Шюхтелем. Это тот самый Шюхтель, который проектировал в Москве особняк архимиллионера Прушинского. Архитектура оригинальнейшего кырского сооружения выдержана в новейшем стиле модерн. Запоминаются изысканные линии растительного орнамента. Кривизна железных решеток ограды и изгибы оконных переплетов соединяются в прихотливый болезненный узор. Неумолимая цивилизация в силу железных фатальных законов…» (Из репортажа Б. Боера, газета «Кырские ведомости», 1905, № 27.)
Моя юная бабушка сладко спала, по-детски обняв подушку руками, а часики тикали рядом, на комоде. Бабушке снилось то, о чем наяву мечталось: порывистый ее жених, молодой и усатый, капризно и требовательно вздергивающий плечом. А потом снился отец – неразборчивое детское видение: на берегу Енисея, рядом, вдвоем, рука в руке (маленькая – в большой), и поющий отец, и она слушает, замерев от восторга, и прекрасная песня переполняет детскую душу (а слова невозможно вспомнить даже во сне), и темная река с далеким синим берегом, и горы, и сосны, и лазурное небо…
«Мой отец был священник. Он умер, когда мне было восемь лет. Меня взял на воспитание купец Загадов. Я закончила епархиальное училище, жила у Загадова, обучала его сына арифметике и грамматике, а потом…» (Из автобиографии, которую моя бабушка писала в 1936 году, когда ее хотели уволить из школы, где она работала учительницей начальных классов. И уволили.)
– Тише… пожалуйста, тише. Васичка, не шуми. Разбудишь свою матушку.
– Матушка – это у попа супруга, – дрожащим от радости голосом пошутил мой дедушка. – А мать мою пушкой не разбудишь. Садись, Оля, садись… Лампу зажечь?
– Не надо, Вася. Я на минутку.
– А я уж думал, совсем сбежала от своего Змея Горыныча. Думал, навсегда пришла.
– Да нет, Вася, я по делу. Трофим Петрович просил, чтоб срочно пришел… у него опять… – смутилась, – ну, геморрой, что ли…
– И ты из-за этого так бежала? Вон, запыхалась вся…
– С ним ведь правда плохо. Весь белый… лежит, еле дышит.
– Я, вообще-то, ветеринар – коров лечу и лошадей.
– Ох, Вася!..
– Авось не помрет. А помрет, нам же лучше – скорей поженимся.
– Что ты, Вася, что ты?! Разве так можно? А если и впрямь?.. Ведь грех так говорить.
– Да шучу я, шучу. Беда мне с тобой, Оля. Ну, когда же мы будем вместе? Без попа никак не можешь? Непременно желаешь венчаться?
– Непременно. Ты уж меня прости, Вася… но иначе я не могу.
– Хорошо, моя милая. Пусть будет по-твоему. Ну, чего же ты плачешь? Все будет хорошо, девочка моя сладкая, умница моя, родная моя… все будет, как ты захочешь… как прикажешь…
И горячие пальцы сплетались во мраке, и трепетали мягкие девичьи губы, и кололи нежную шею жесткие усы… и звенел в ушах золотой венчальный звон…
