Они собирались смотреть фильм. Но Рита с порога объявила, что придумала нечто особенное. Она протянул Гере аккуратненький бумажный пакет, от которого разило ванилью и какими-то фруктами. Внутри были свечи.
– Устроим спиритический сеанс?
– Ха. Ха. Ха.
Гера улыбнулся.
– Нашла в интернетах прикольную штуку. Тест, чтобы влюбиться.
Гера рассмеялся.
– Мне казалось, с этим у нас порядок.
– Да. Это продавательное название. На самом деле, просто личные вопросы, на которые оба отвечают и лучше узнают друг друга.
– А просто поговорить мы не можем?
Рита наморщила лобик и задумалась.
– Знаешь, вот странно. Мне кажется, щас с этим проблемы. Не у нас, вообще. Мы отвыкли говорить с людьми. Рассказывать. Проще промолчать. А тут вроде как есть правила, и это как-то подталкивает. Не знаю. Давай попробуем? Ну, пожалуйста! Тебе понравится. Обещаю. Если что – я компенсирую потраченное время, – игриво подмигнула она и рассмеялась.
Гера поцеловал её.
– Мне кажется, если ты остаёшься с кем-то при свечах…
– Не. Свечи – это я так. Романтик, все дела.
С каждым новым вопросом ответы становились всё длиннее, подробнее, откровеннее. В рассказах Риты было объяснение всего, что она есть теперь – это логично и просто, но удивляло Геру. «Ведь и правда, вряд ли бы она рассказала ему это всё в ближайшее время. Даже если они сойдутся и проживут вместе пару лет…» И сам он рассказывал то, чем мало с кем делился – уж точно не с девушками, – просто потому, что никто не спрашивал. Да и смотреть в полутьме несколько часов глаза в глаза друг другу оказалось сродни религиозному таинству. Гера чувствовал, как внутри разрастается приязнь и нежность к удивительной, неожиданно сложной и доброй Рите.
– Таак. Ваше самое страшное воспоминание. Самое страшное воспоминание, – Рита зачитывала вопросы и отвечала первой. Это выглядело забавно, и каждый раз Гера улыбался. Она закатила глаза, копаясь в памяти.
Она припомнила что-то из детства. Ночь. Они с братом одни в квартире. Родители уложили их спать и куда-то ушли. А она проснулась. Позвала родителей. Испугавшись тишины, побежала к ним в спальню и увидела там чёрный силуэт.
Гера слушал вполуха: рылся в памяти в поисках собственной истории, взвешивал. В конце концов, он старше, и у него есть, из чего выбрать.
Мой кот был символом. Знаком судьбы.
Как белый буйволенок, рожденный в
полнолуние. Он ознаменовал нечто,
о чем ни я, ни он не имели представления.
Гера перегнулся через трубу перил и с интересом наблюдал за происходящим в коробке у его ног. Там расположилась кошка с приплодом. Кошка была некрасивой, слишком многоцветной – черные, рыжие, серые и белые пятна лежали каплями и мазками, как на картине импрессиониста, но – вразнобой, без логики и системы, и разглядеть в этой пестроте морду было тяжело и больно для глаз. Но кошке было плевать, что там думал какой-то Гера. Она смотрела устало, чуть надменно, даже не пытаясь добавить во взгляд заискивания, чтоб подкормили: взрослая самодостаточная женщина. Вдоль её распухшего пуза тянулась батарея из трех сосунков. Еще несколько котят нелепо загребая лапами, словно они плыли, пытались протиснуться, отпихнуть более проворных братьев и сестёр и добраться до заветного соска. Слепые котята умиляли. И окрас у них был более аккуратный, чем у матери. На окраине этой суеты – белый в черное пятно отщепенец. Он сильно выделялся на фоне рябой матери и цветастных кузенов. Дело было не только в масти. Толстяк был крупнее остальных котят, но это делало его не крепким, а неуклюжим. Он сидел по-медвежьи, развалив в стороны задние лапы. Из-за его позы склеенные глаза казались сожмуренными от яркого солнца и удовольствия. Кончик хвоста был переломан аж в трех местах и походил на молнию. «Или знак Зорро». Пару раз Толстяк порывался добраться до матери и поесть, но стоило ему подползти достаточно близко, сосущие и ожидающие разом начинали наотмашь лупить его когтистыми ластами задних лап. Они не видели брата, того, как он отличается, но чувствовали в нем чужака, и это сплачивало их. И каждый раз Толстяк возвращался в свой угол ни с чем.
От наблюдения за превратностями естественного отбора щемило сердце. Он всё ждал, что вмешается мать, раздаст тумаков паскудной банде, но кошка застыла в своей кататонической индифферентности и пустым взглядом всматривалась в нутро мироздания.
– Вот сука, – в сердцах прошипел Гера и оттолкнулся от перил. Кошка лениво подняла на него взгляд, на мгновение сфокусировалась и снова отвернулась .
«Только не хмыкнула».
Гера покачал головой, торопливо поднялся по ступенькам и вошел в магазин. Помимо хлеба и картошки, за которыми он пришёл, Гера взял сыра, молока и сосисок. Выйдя из магазина, Гера перегнулся через перила, выудил из коробки нелепого Толстяка и, не оглядываясь, пошёл домой.
Сзади жалобно и мерзко мяукнула мать, словно выругалась в спину похитителя. Гере на мгновение захотелось развернуться и ответить, но он только поудобнее устроил в ладони новоприобретенного питомца.
Вдруг подумал: «Как отнесется к этому жена?» Однажды ему уже пришлось возвращать такого же жалкого блохастого обратно в промасленную коробку под лестницей: «О чем ты думал? У меня же аллергия!» У неё была аллергия на всё, что ей не нравилось. Или то, что она считала «некачественным». Гера стыдливо поёжился: «Надо было сразу её бросить, а не тянуть ещё три месяца». Нет. Что бы ни сказала жена – котёнка он оставит.
