Запах. Первое, что я чувствую, когда прихожу в себя. Хотела бы я, чтобы это было что-нибудь другое; меня сразу же накрывает запах человеческого тела, резкого одеколона и того, что можно охарактеризовать как вонь воплощения зла на земле.
Следом включается мое шестое чувство, оно шепчет об осторожности и необходимости срочно что-то предпринять.
Я в опасности.
Этот шепот постепенно превращается в крик, визгливый и оглушающий, наполняющий мое тело душераздирающей паникой. Адреналин подскакивает, и мне едва хватает здравого смысла не выдать себя, остаться незаметной, насколько это вообще сейчас возможно.
Медленно приподнимаю покрытые коркой веки и встречаюсь с непроглядной темнотой. Лишь через секунду до меня доходит, что на моих глазах повязка.
Затем блаженное бесчувствие, с которым я очнулась, заканчивается, и у меня перехватывает дыхание от всепоглощающей боли, охватывающей мое тело абсолютной агонией.
Боже, так вот каково это – быть живым? Это точно не может оказаться смертью. Потому что нельзя чувствовать такое, если ты умер. И пусть я влюбилась в своего преследователя, будь я проклята, если мне не уготовано место на небесах.
Это дерьмо я еще как заслужила.
Раскалывается голова, но я продираюсь сквозь боль и пытаюсь вспомнить, что же, черт возьми, со мной произошло. Смутно припоминаю сообщения от Дайи, в которых она просит приехать к ней. Мое беспокойство от того, что она не отвечала на мои звонки. То, как я сажусь в машину, свет фар, панику, толчок, а потом – ничего.
И теперь я здесь… где бы это ни было. Не в безопасности.
Боже, а Дайя ли мне вообще писала? Неужели с ней тоже что-то произошло?
От этой мысли накатывает еще одна волна паники. В моей голове разворачиваются и тут же обрываются всевозможные сценарии, до тех пор пока я полностью не превращаюсь в смесь тревоги и отчаяния. Прямо сейчас она может быть ранена или в серьезной беде.
Черт! – Я сама ранена и в серьезной беде… и понятия не имею, как, черт возьми, собираюсь из всего этого выбираться.
Мое дыхание учащается, а сердце бьется так сильно, что мне физически больно, когда оно ударяется о грудную клетку. Все мои силы уходят на то, чтобы не закричать.
Где я, черт возьми, нахожусь?
Где Зейд?
Я различаю приглушенные голоса, которые становятся все громче, но они заглушаются звоном в ушах. Прислушиваюсь, пытаюсь разобрать хоть что-нибудь, кроме биения своего сердца и боли, разрастающейся в теле.
Оказывается, у агонии тоже есть голос, и он чертовски громкий.
– Зейд будет искать ее, – произносит один из мужчин. – Но, когда мы доберемся до Гаррисона и избавимся от фургона, все будет на мази. Мы довезем ее быстро.
Током ударяет точечное воспоминание: меня вытаскивают из машины – и боль от осколков стекла и металла, впивающихся в мою кожу. Так вот почему у меня так горит спина.
Мать твою, очевидно же, что меня похитили. Должно быть, дело рук Сообщества. Зейд ведь говорил, что они нацелились на меня, а еще я знаю, что он повсюду расставил своих людей на территории поместья Парсонс. Должно быть, они использовали Дайю, чтобы выманить меня, а значит, велик шанс, что ее похитили тоже.