Глава I
Бой в лиственницах
Суровая зима раскинула свой первый покров над Великой Канадской Пустыней. Красный шар луны всходил, освещая слабым светом безмолвную белую ширь. Ни один звук не нарушал её унылого покоя. Дневная жизнь замерла, и не настал ещё час, когда пробуждаются голоса блуждающих во тьме жителей ночи.
На переднем плане, при блеске луны и рассеянном свете миллионов звёзд, поднимались амфитеатром массивы скал, у подножья которых спало замёрзшее озеро. На склоне горы высился сосновый лес, чёрный и зловещий.
Несколько ниже стояли лиственницы, наполовину согнувшиеся под тяжестью придавившего их снега и льда; они стеной окаймляли озеро, окутывая его непроницаемым мраком. Со стороны, противоположной горе, соснам и лиственницам, скалистый амфитеатр переходил в безбрежную белую равнину, совершенно открытую и лишённую деревьев.
Огромная белая сова вынырнула из темноты, широко взмахнув крыльями. Потом она испустила хриплый и заунывный крик, который, казалось, возвещал, что близится наступление таинственного часа властителей ночи.
Снег, в изобилии падавший в течение целого дня, теперь перестал. Ни малейшего дуновения ветерка не чувствовалось в воздухе, и хлопья снега, уцепившись за самые тоненькие веточки, так и остались висеть на деревьях. Хотя ветра и не было, но мороз был суровый. Человек, простоявший неподвижно в течение часа, должен был замёрзнуть.
Вдруг молчание нарушилось. Раздался крик, громкий и печальный, как невыразимая жалоба, жалоба нечеловеческая. Если бы она донеслась до ушей человека, то заставила бы кровь быстрее биться в его жилах и судорожно сжала бы в его пальцах приклад ружья.
Крик исходил с белой равнины и отдавался в ночи. Наконец он замер, и молчание, последовавшее за ним, показалось ещё более глубоким. Белая сова, как большой снежный ком, молча пронеслась, быстро взмахивая крыльями, над замёрзшим озером.
Потом, спустя несколько минут, жалобный крик возобновился, но уже слабее.
Человек, привыкший к Великой Белой Пустыне, напрягая слух и всматриваясь в темноту, не колеблясь, признал бы в нём дикий вопль боли и агонии раненого и наполовину сражённого зверя.
В самом деле, в лунном сиянии медленно приближался великолепный лось-самец с той осторожностью, которая свойственна животным, измученным долгими часами травли. Его гордая голова, склонившаяся под тяжестью массивных рогов, оборачивалась в сторону лиственничного леса, расположенного на другом берегу озера. Животное втягивало воздух, его ноздри расширялись. Оно оставляло за собой поток крови. Раненное насмерть, оно с трудом тащилось по мокрому снегу, который покрывал лёд, по-видимому, надеясь найти под сенью деревьев последнее пристанище.
Когда лось уже почти достиг своей цели, он вдруг остановился, закинул голову назад и, подняв кверху морду, насторожил свои длинные уши. Это обычная поза лосей, когда они прислушиваются. А слух их так тонок, что они различают на расстоянии мили всплески воды, встревоженной игрой речных форелей.
Но, казалось, ни один звук не нарушал молчания, только время от времени доносились зловещие крики белой совы, которая была ещё недалеко. Однако мощное животное продолжало стоять неподвижно, к чему-то прислушиваясь, в то время как лужица крови под его грудью расплывалась по снегу. Какие таинственные звуки, неуловимые для человеческого слуха, долетали до его тонких, заострённых ушей? О какой опасности, таившейся в засаде чёрного соснового леса, они вопрошали?
Фырканья животного возобновились. Втягивая ноздрями ночной мрак, оно поводило мордой то на восток, то на запад, чаще всего поворачиваясь к северу.
Вскоре можно уже было различить звуки, которые до тех пор слышны были одному лосю. Отдалённый вой, заунывный и в то же время дикий, нарастал, потом замирал, становясь с каждой минутой всё более определённым. Это был вой волков.
Петля палача для убийцы, осуждённого на смерть, ружьё, взятое на прицел, для шпиона, попавшего в руки врагов, то же, что этот волчий вой для раненого зверя Великой Канадской Пустыни. Старый лось снова опустил свою голову и свои широкие рога и, собрав все силы, побежал мелкими шажками к сосновому лесу.
Он отстоял дальше, но был гуще, чем маленький лесок из лиственниц, и животное инстинктивно понимало, что, если бы ему удалось добежать, оно нашло бы там более безопасное убежище.
Но вот… Да, вот оно прервало свой бег и снова остановилось. Так неожиданно, что передние лапы подогнулись, и оно рухнуло на снег. На этот раз прозвучал ружейный выстрел.
Выстрел мог быть дан по меньшей мере за милю, а может быть, и за две. Но его отдалённость нисколько не ослабила страха, заставившего затрепетать издыхающего царя Севера. Утром того же дня он уже слышал этот звук, нанёсший неведомую и глубокую рану самым жизненным частям его тела. Худо ли, хорошо ли, но он поднялся на ноги. Понюхал на север, на восток, на запад. Потом, повернув обратно, скрылся в промёрзшем массиве лиственниц.
После ружейного выстрела снова воцарилось молчание. Оно длилось около десяти минут, когда внезапный вопль прорезал воздух. Но теперь он был уже значительно ближе. Другой ответил ему, потом третий, четвёртый, и скоро это был уже целый хор дико ревущей волчьей стаи.
