Вступление от героя книги
Иногда, глядя в зеркало на собственное отражение, я вдруг ловлю себя на мысли: и зачем этот страшный мужик уставился на меня, словно я его должник? Не нравится мне его тяжелый взгляд, и большой шишковатый лоб тоже не нравятся, и нос несоразмерный, а глубоко посаженные маленькие зеленые глаза пугают. И смотрят они на меня, и буравят, и воздуха мне мало, и задыхаться начинаю, и… не выдерживаю, отворачиваюсь. Пусть лучше этот мужик на других смотрит. А с меня хватит.
Я скромный и бедный (в смысле – небогатый) мужчина сорока лет. Жена называет меня пролетарием, который все время пролетает, а любовница – Демьяном Бедным (сама она живет на улице Демьяна Бедного), но я не обижаюсь, потому что, как говорит моя мама, нельзя обижаться на правду.
В двадцатом веке я был нищим, потому что работал инженером в одном из институтов города, а в двадцать первом повысил свое благосостояние и стал просто бедным, потому что плюнул на карьеру инженера и пошел в токари. Зарплата токаря в три раза больше, чем инженера. Конечно же, на эти деньги на Канары не слетаешь, но и голодным, как инженер, не сидишь: сделал положенное количество деталей – и получи за это «хорошие бабки», как говорит наш начальник цеха Кац. Возможно, по его понятиям, двести долларов и хорошие «бабки», то только не для меня, потому что у меня жена с двумя детьми и любовница с тремя. Жена и любовница работают, получая нищенские зарплаты, а вот два моих сына – нет, потому что одному, Владимиру, – десять, а второму, Петру, – девять. Впрочем, дочери любовницы тоже не работают – по малолетству.
Любовницу зовут Александрой, потому что мою жену тоже зовут Александра. В этом есть свой смысл: иногда, занимаясь любовью с женой, я забываюсь и называю ее именем любовницы, и она ни о чем не догадывается. А когда я трахаюсь с любовницей и называю ее именем жены, то у той тоже нет причин для обид. И это хорошо, потому что я не люблю никого обижать.
Получается, что у меня в наличии две любимые женщины, а у них пятеро детей – и все от меня, потому что мои женщины мне не изменяют, поскольку они однолюбки. Я тоже однолюб: одной моей любви хватает на них обеих.
Своим Александрам я также ни разу не изменял, до сорока лет дожил (до сорока лет!) и ни разу не изменил. До двадцати шести я вообще был девственником, а потом появилась Александра-Сашенька. Мы столкнулись с ней в метро, она посмотрела на меня и сказала:
– Ой, да вы же вылитый ослик Иа из моего любимого мультфильма.
Потом она взяла меня под руку и уже не отпускала, хотя я никуда и не рвался. Через несколько лет у нас родились два мальчика (не сразу, а поочередно), после чего моя мама очень настоятельно порекомендовала мне завести любовницу, потому что так, по ее убеждению, поступают все настоящие мужчины. С мамой я никогда не спорю, поэтому подсуетился – и завел еще одну Александру, которая начала рожать от меня девочек.
Моя мама как-то подметила: ласковое дитя с двух мамок сосет, а ласковый мужчина – с двух женщин. Потому что, как она уверяет, для нормального мужчины две женщины – это прожиточный минимум. В таком случае я не совсем нормальный мужчина, так как сосу не я, а меня. И для меня две женщины – это действительно прожиточный минимум, поскольку больше двух я бы содержать не смог.
Да, всех их мне нужно содержать – кормить и одевать. Даже на зарплату токаря это не получается. Вернее, получается не так, как мне бы этого хотелось, потому что я люблю всех моих славных мальчиков и девочек и хочу, чтобы они ни в чем не нуждались, как дети президента России или хотя бы мэра Петербурга. Нет, не мэра, сейчас же уже не мэры, а… забыл название, черт возьми! Ну и память же у меня стала, мне еще только сорок лет, а я не могу вспомнить то, что отлично знаю. Наверное, это результат ежедневного физического труда, ведь тяжелый труд, как известно, превращает человека в обезьяну.
Впрочем, я и раньше частенько забывал нужную мне информацию. На уроках в школе мне часто ставили двойку за выученный мной урок. Учителя думали, что я бездельник, а я просто сильно волновался и забывал выученный накануне материал и получал «неуд», а после уроков все вспоминал, но к учителям уже не бежал. В институте эта история продолжилась, но там я все исправлял на зачетной неделе. Это время, когда студент может исправить все свои ошибки. Потом, когда я стал инженером, знания, полученные в институте, мне не пригодились, хватило школьного багажа. Я рисовал простейшие графики и делал элементарные математические вычисления на уровне шестого класса средней школы, большего от меня не требовалось. Впрочем, мой руководитель, доктор наук Шлаков, делал еще меньше – он ставил подписи на моих бумажках и читал затем детективы на английском, которым владел довольно плохо, но на русском они ему казались слишком упрощенными. Шлаков любил по этому поводу заметить:
– Я не хочу опускаться до уровня детективов Достоевского.
И в этом он был прав: детективщик из Достоевского хреновый (в смысле – плохой). Кстати, о Достоевском: у него тоже было две женщины (правда, не одновременно) и от них – пятеро детей (если считать приемного сына), и это заставляло его вкалывать не покладая рук, чтобы всех их прокормить. И в этом мы с ним близки, с той разницей, что он вкалывал за письменным столом, а я – за токарным станком.
