Шла заупокойная служба. Священник поставил плоское блюдо с облатками и чашу с дешевым красным вином на льняной плат с изображением Иисуса Христа во гробе и четырех евангелистов по углам, застилающий алтарь. И блюдо, и чаша были серебряные. И то, и другое – дары человека, сейчас лежавшего в убранном цветами гробу. Гроб стоял у подножия двух истертых ступеней, отделявших священника от его прихожан.
Покойный прожил сто шестнадцать лет и на протяжении всех лет был добрым католиком. Его жена скончалась всего десятью месяцами ранее, и все эти десять месяцев он оплакивал ее.
А теперь его дети, внуки, правнуки и праправнуки заполняли скамьи старинной церкви в испанском Гарлеме. Многие были местными прихожанами, но большинство приехали специально, чтобы отдать последний долг покойному. Оба пережившие его брата присутствовали на церемонии, равно как и его двоюродные братья и сестры, друзья и соседи, коими были забиты скамьи, проходы да и вся церковь.
Гектор Ортиц был хорошим человеком, он прожил хорошую жизнь и скончался мирно в своей постели, окруженной семейными фотографиями и многочисленными изображениями Иисуса, Марии и его любимого святого – святого Лаврентия. Святого Лаврентия поджарили за его веру, и по иронии судьбы он со временем стал считаться покровителем всех рестораторов.
Гектора Ортица будут оплакивать, его будет не хватать. Но хорошая долгая жизнь и легкая смерть придали заупокойной мессе оттенок умиротворения и смирения. Те, кто лил слезы, оплакивал скорее себя, чем усопшего. «Вера, – подумал священник, – укрепит их убеждение в том, что Гектор Ортиц пребывает на небесах». Он исполнял привычный ритуал, настолько знакомый, что у него хватало времени следить за лицами прихожан. Они рассчитывали на него, он должен был вести их за собой, провожая покойного в последний путь.
В воздухе смешивались запахи цветов, ладана и дыма восковых свечей. Мистический аромат. Дух высшей силы, ее присутствие.
Перед омовением рук священник почтительно склонил голову над символами плоти и крови Христовой.
Он хорошо знал Гектора. Выслушал его исповедь – оказавшуюся последней – не далее как на прошлой неделе. «Кто знал, – подумал отец Флорес, пока прихожане поднимались на ноги, – что это покаяние будет для Гектора последним».
Флорес обратился к прихожанам, они дружно повторили за ним слова молитвы причащения.
– Слава, слава, слава Господу…
Слова молитвы были пропеты. Гектор любил церковное пение. Голоса смешанного хора поднимались к куполу в насыщенном мистическим ароматом воздухе. Паства преклонила колени – послышались беспокойный плач какого-то младенца, сухой кашель, шорохи, шепот – перед освящением хлеба и вина. Священник выждал, пока не стих шум. Наконец наступила тишина. Правда, ненадолго.
Флорес воззвал к Святому Духу с просьбой принять дары хлеба и вина и превратить их в тело и кровь Христовы. Согласно ритуалу он двинулся к символу Сына Божия на земле, к Духу высшей силы.
И пока распятый Христос, висевший над алтарем, глядел на него сверху вниз, сам Флорес ощутил, как сила эта переходит к нему.
– Возьмите сие, все вы, и ешьте. Сие есть тело мое, – произнес Флорес, поднимая вверх блюдо с облаткой, – и оно приносится в жертву вам.
Зазвонили колокола, склонились головы.
– Возьмите сие и пейте. Сие есть кровь моя в чаше. – Он поднял чашу. – Кровь Нового и вечного Завета. Она прольется за вас и за других ради искупления греха. Сделайте это в память обо мне. Христос умер, Христос воскрес, Христос придет опять.
Они молились, священник пожелал им мира и покоя. Они пожелали мира и покоя друг другу. И опять поднялся хор голосов, они запели «Агнец Божий, грехи мира искупляющий, сжалься над нами». Тем временем священник разломил облатку и положил кусочек ее в чашу. Служки двинулись вперед и остановились у алтаря, а священник поднес потир к губам.
Он испустил дух в тот самый миг, как выпил кровь.
Церковь Святого Кристобаля в испанском Гарлеме ютилась между винным погребком и ссудной кассой. Стены церкви с невысокой серой колоколенкой в отличие от соседних домов не были исписаны граффити. Внутри пахло свечами, цветами и мебельным воском. Так мог бы благоухать какой-нибудь приличный дом в пригороде. По крайней мере, лейтенанту Еве Даллас, пока она шла по центральному проходу между скамьями, пришло в голову именно такое сравнение.
Мужчина в черной рубашке с белым стоячим воротничком и черных брюках сидел на передней скамье, склонив голову и молитвенно сложив руки. Ева не могла бы точно сказать, молится он или просто ждет. В любом случае в первую очередь ее интересовал не он. Она обогнула полированный гроб, утопающий в красных и белых гвоздиках. Покойник в гробу ее тоже не интересовал.
Она включила миниатюрную камеру на лацкане своего пиджака, но, стоило ей ступить на первую из двух невысоких ступеней возвышения, на котором помещался алтарь и тот, кто интересовал ее в первую очередь, как напарница ухватила ее за руку.
– Э-э-э… по-моему, нам полагается… ну… вроде как преклонить колени.
– Я никогда не преклоняю колени при посторонних.
– Нет, кроме шуток. – Темные глаза Пибоди окинули алтарь и статуи. – Это же вроде как освященная земля или что-то типа того.
