Для чего я поехал в Ленинград, сейчас сказать трудно. Во всяком случае, я не стремился стать ни студентом, ни рабочим. Меня, откровенно говоря, не манили ни известные во всем мире музеи, ни знаменитые сокровища Эрмитажа. Мне просто нужно было куда-то уехать. Уехать, чтобы стать, наконец, таким же, как все мои успешные друзья. Мне хотелось вырваться на свободу, в тот мир, о котором я знал из книг, о котором мечтал с детства и который манил меня своим призрачным блеском и картинным благополучием.
Перед моим отъездом отец написал нашим ленинградским родственникам длинное и обстоятельное письмо, которое должно было облегчить мою судьбу в незнакомом городе, мать посоветовала зашить в сатиновую рубаху деньги, вырученные от продажи картофеля. Средний брат порекомендовал поменьше заглядываться на женщин, выразительно подмигнул, а потом сунул мне в руки два презерватива в тонкой бумажной упаковке и блестящий перочинный нож, на всякий случай. Я подхватил тощенький чемодан, на дне которого лежала книга Николая Островского «Как закалялась сталь», накинул на плечи темную кожаную куртку комиссара двадцатых годов, надел на голову широкополую фетровую шляпу американского ковбоя и отправился в путь. Покорять северную столицу…
Дальние родственники в городе на Неве приняли меня холодновато. Они жили в коммунальной квартире на проспекте Энтузиастов, теснились в двух комнатках впятером и уже в первые минуты нашего знакомства довольно ясно дали мне понять, что лучше будет, если я найду себе работу с общежитием, потому что у них, вообще-то, в этом плане рассчитывать не на что. Сами спят на раскладушках.
Несколько дней после этого я ездил по незнакомому городу в поисках подходящей работы. И после третьего дня безрезультатных поисков, когда уже готов был от своей затеи отказаться, – неожиданно нашел работу на маленьком, уютном ремонтно-механическом заводе, расположенном где-то на краю Васильевского острова… Собственно говоря, понравился мне не сам завод, а скорее то место, в котором он находился, – его ландшафтное окружение. На меня произвела хорошее впечатление небольшая речушка рядом с заводом, утопающая в зелёных облаках отцветающих тополей, высокие каштаны в старинном сквере возле проходной, мост, белокаменной аркой перекинутый с берега на берег.
Когда я впервые прошествовал через приземистую проходную на этот завод, меня поразила там необычная тишина и какое-то странное провинциальное спокойствие. За кирпичной оградой завода было уютно. Какие-то добродушные и упитанные мужики сидели там на удобных скамейках и беседовали о делах житейских. Возле длинного кирпичного здания первого цеха цвели акации, а над его крышей в знойном мареве середины лета дремал башенный кран, издали похожий на гигантского аиста. На территории завода тут и там в пузатых бетонных амфорах благоухали цветы. Между цветами высокими пюпитрами возвышались разноцветные плакаты с металлическими серпами и молотами, лениво пошевеливался на тонком древке выцветший красный флаг.
К тому же, на этом заводе работало много соблазнительных женщин. Каждое утро они проходили мимо нашего первого цеха, а я по привычке выбирал и провожал глазами самую хорошенькую из них, ту, которая была чем-то похожа на модную тогда французскую певицу Мари Лопаре. Она была в белом плаще и тёмных расклешенных брюках. В её коротко остриженных русых волосах блестела черная заколка.
Примерно через неделю я встретил эту женщину на автобусной остановке возле метро, потом – в кафе напротив. Она везде появлялась одна, она всегда смотрела себе под ноги и выглядела со стороны очень серьёзной, чем-то озабоченной. Это меня пугало и обнадеживало одновременно. Ухажеры её не баловали, – это бросалось в глаза, но немного смущал её возраст… Я заметил на её лице следы увядания, хотя большого значения этому не придал. Мне тогда казалось, что это не главное, это не так важно.
Потом на какое-то время я потерял эту женщину из вида. После решил, что она не для меня, что она, наверное, давно замужем, что такие мальчишки, как я, её не интересуют.
За работу на заводе, как и следовало ожидать, я взялся с большим энтузиазмом. Я хотел утвердиться в этой новой для меня обстановке, среди новых людей. Через два месяца упорной учебы на курсах повышения квалификации я получил третий разряд токаря, и когда на следующий день приступил к самостоятельной работе на своем красивом, блестящем от зелёной краски станке, то к концу смены перекрыл дневную норму выработки в два раза. То же самое было и на второй день, и на третий, и на четвертый. Я был на седьмом небе от успеха. Мне хотелось всех удивить, всем понравиться, всем доказать, что я не зря вырвался из вятской глуши в красивейший на земле город, где жили Пушкин и Некрасов, Тургенев и Достоевский, Блок и Ахматова. Но уже на следующей неделе, вместо ожидаемой похвалы и почета, я неожиданно получил крепкий подзатыльник от ветерана завода, прямого и открытого мужика Гриши Кузнечного, которой подошел ко мне после смены в грязной спецовке и грубым голосом пояснил, что если я и дальше буду так же «надрываться», то всем токарям в первом цехе в конце месяца увеличат норму выработки и снизят расценки за отдельно взятую деталь. Вот и всё… К тому же заводское начальство мой порыв трудового энтузиазма явно проигнорировало. Только однажды начальник цеха Михаил Моисеевич Левин вызвал меня к себе в кабинет и с лукавинкой во взоре пожал мне руку, говоря: «Таких людей, как ты нам всегда не хватало. Так держать, Арматуров!» При этом дядя, Боря, мастер первой смены, с иронией на меня посмотрел и одобрительно покачал лысой головой: «Молодец, парень. Я сразу его приметил, Михаил Моисеевич. Он из деревни. К труду с детства приучен. Без таких, как он, мы пропадем».
