– Ваня, ну что же ты? Обещал навестить меня, а не едешь…
– Буду через час, – с готовностью ответил в трубку Ванин голос.
Именно столько нужно, чтобы добраться от дома в Марусине, где живет Иван, до моего дома в Молокове. Я отключил мобильник, критически окинул взглядом блюдо с оладьями, думая о том, чем буду угощать друга. И принялся ждать.
Я видел Ивана Асачёва в последний раз три с лишним месяца тому назад, в середине декабря 2006 года. Он навестил меня в психиатрической клинике. Как раз в тот день мне вкололи какую-то дрянь, сказав, что это витамины. Во рту ужасно сохло. Я едва мог дышать. Общаться было тяжело. Извинившись, я откланялся и лег в кровать, не снимая больничной пижамы. Иван прошел в палату, склонился надо мной.
– Я люблю тебя, Витя, – тихо сказал он и поцеловал меня в лоб, как покойника.
Я уже проваливался в медикаментозное забытье, но все же успел обнять его и шепнуть в ответ:
– Я тоже люблю тебя, Ваня, и всегда любил.
И это была правда.
Когда началась наша дружба? Пожалуй, с поездок в Павловский Посад. Ивану поручили организовать там церковь. Мы оба учились в теологическом институте. На одном курсе. Ваня тогда ездил на служебной бежевой «Волге». Вдвоем, втроем, вчетвером мы ездили туда из Москвы по три раза в неделю. А когда откуда-то из гаража выкатили еще и желтый «Москвич», то на двух легковушках команда разрасталась до десяти. Прямо из Посада Иван вез всех к себе. В маленькой двухкомнатной квартирке нас ждал вкуснейший ужин. Кто-то оставался еще и ночевать…
Ольга, жена Ивана, родом, как и он сам, из Вильнюса, соединяла в себе литовскую вежливость и русское радушие. Тогда мы все были молоды и мало что понимали в жизни, но сегодня, оглядываясь назад, я дивлюсь тому, как она все это несла с тремя детьми на руках, один из которых был грудным…
Ваня всегда был удивительным человеком. Я считал его святым. И до сих пор ставлю его себе в пример. Служить рядом с ним было благословением. Но годы учебы в теологическом институте завершались, и надо было определяться на самостоятельное служение.
Один из преподавателей института американец Терри Таунсенд в декабре 1992-го года открыл в Москве Интернациональную церковь. Теперь он хотел начать при ней русское служение. Для этой цели он присмотрел меня, уже год приносившему ему на подпись листочки о прохождении церковной практики. Я понимал все выгоды его предложения стать пастором русского служения. Но сердцем я был с теми, кто служил в Посаде.
Первое время удавалось совмещать служение в обеих церквях. С утра я и мой сокурсник Михаил Шабронов помогали в Интернациональной в центре Москвы, а к четырем часам дня мы были уже за семьдесят километров от столицы. И все бы так и шло. Но однажды Иван решил проводить собрания посадской церкви по утрам. Это поставило нас перед выбором. Михаил выбрал Посад, а я, поплакав в подушку, дал согласие на пасторское служение в Интернациональной.
Опыт работы с пастором Терри стоил всех лет обучения в институте. Однако он через год уехал, успев благословить мой брак с Наташей. После него последовала череда временных пасторов, служивших, кто по году, кто по три месяца. Понятно, что в таких обстоятельствах вся рутинная работа легла на меня, бессменного второго человека в церкви. И я бы, наверное, так и тянул свою администраторскую лямку, если бы не одно удивительное происшествие.
Оно случилось в начале апреля 2000-го года. Было солнечное утро. Я проснулся. Сел на край кровати. Привычно сунул ноги в тапочки. И уже готов был встать, как услышал внутри себя Голос:
– Отдай Мне себя самого.
Я никогда не слышал никакого голоса внутри себя и был явно озадачен. Но Голос повторил:
– Отдай Мне себя самого.
Я не знал, что и подумать. Во-первых, я считал себя уже отданным Богу. Я служил пастором русского служения в Интернациональной церкви. Я старался. К проповедям готовился очень тщательно. Вокруг меня сложилась достаточно сплоченная команда. Церковь собиралась в центре Москвы. Сто пятьдесят моих прихожан любили меня и щедро жертвовали на служения. И вот – «отдай себя самого». Получалось, что я еще не был достаточно посвящен…