Я сорвалась с места, теряя в лужах обувь. Бежала по сырой земле, сбивая босые ноги в кровь. С каждым шагом все больше утопала в грязи. Ветви голых деревьев разрывали тонкую ткань домашнего платья, царапали оголенные плечи. Но я не замечала боли. Не замечала злобный смех охотников, доносящийся откуда-то издалека. Не замечала и того, что острый камень, попавшийся на пути, разодрал кожу на ступне.
Страх сковывал тело. Хотелось остановиться, упасть лицом в грязь и разрыдаться от обиды и отчаяния. Слезы душили, осознание того, что я осталась одна в этом мире пугало, доводило почти до безумия. Но я продолжала переставлять ноги, как сумасшедшая, боялась не успеть. А смерть все ближе подтягивала свои щупальца ко мне, желая схватить в свои лапы, предать мое тело огню. Я бежала, сквозь ужас, окутавший туманом земли Франции этой ночью. Самой худшей ночью в моей жизни.
До меня доносился пробирающий до костей вой. Лунный свет пропадал за черными облаками, лишь изредка дразня проблескивающей надеждой на спасение. Ветер нашептывал проклятья в мой адрес, или это я посылала их на тех, кто гнался за мной? Не могла понять. Продолжала бежать, прихрамывая на одну ногу, оставляя за собой кровавый след. Плевать, что они выследят меня. Плевать на мою смерть.
На горизонте замаячил огонек. Совсем немного и я окажусь у цели. Еще немного, Айлин. Я смогу! Смогу! Обращалась к себе, зарывала страх поглубже. Детям сейчас была нужна их мать.
Подъездная дорога к поместью встретила необычайным жаром. Я с ужасом оглядела пространство. Смотрела на дом, объятый огнем. Упала на колени пред горящим памятником моей прежней жизни. Молила, чтобы там не оказалось девочек. Хотелось вбежать в дом, забрать их, но я не могла. Безысходность хватала меня в свои сети – погибну даже не успев войти.
– Амели! – голос срывался на громкий крик, тут же уносясь куда-то вдаль по бескрайним полям пригорода. Словно в бреду я осмотрела поляну, ища три маленькие фигурки. Осознание неизбежного медленно прокрадывалось ко мне. Их нет. Девочек нигде нет. Я закричала еще раз, на сей раз громче, до хрипоты в голосе. – Ирен! Селин! – кричала, уже не скрывая своей истинной сущности. Умирала внутри, когда в окне тонкие пальчики, возможно, в последний раз поднялись к небу.
Я побежала к дому, наплевав на дышащий огнем ветер. Хотелось лишь вытащить их из этого ада. Избавить от ужаса, что им пришлось пережить сегодня. Вся моя прошлая жизнь разрушилась, унося с собой еще три маленьких жизни, едва я успела сделать несколько шагов. Крыша, объятая огнем, затрещала точно так же, как трещала моя душа. Поместье, словно карточный домик под дуновением ветра, рухнуло вниз. Слезы душили, заставляли захлебываться неизбежностью. Я упала в грязь, убитая своим горем, безысходностью и предательством. Как он предал меня, так и я предала своих дочерей. Я не успела. Не успела спасти то, что давало мне надежду на жизнь и силы бежать сквозь жуткий вой и ржание лошадей. Осталась лишь пустота и внимательный взгляд, сливающийся с ночной мглой.
***
Холодный пот струился по спине, дрожью отдаваясь в теле, когда я распахнула глаза из-за накатившей паники. Слезы солеными дорожками скатывались по щекам. Ком в горле отсекал возможность нормально дышать. Перед глазами все еще стояла картина горящего особняка, в носу застрял запах гари и дыма, а слух улавливал треск горящих деревянных балок поместья. Дом разрушился, унеся за собой надежду, что еще была жива в моей душе. Ощущение чужого взгляда так и впивалось в затылок, словно скрепка, скрепляющая бумагу. Но это было всего лишь наваждением, остатками сна или, вернее сказать, воспоминаний? В любом случае, позади меня сейчас только глухая стена. И с того дня прошло двести пятнадцать лет, никто уже не охотился на нечисть с такой одержимостью. Единственное, что осталось неизменным – вина и боль, съедающие меня изнутри каждый день моей вечной жизни, преследующие черной тенью, заставляющие жить дальше с огромной душой вместо сердца.
Я бросила взгляд на часы. Еще двадцать минут до шести. Тихо поднялась с кровати, стараясь не разбудить Итана. Прокралась в ванную комнату, включив воду в душе. Из-за низкой температуры, тело покрылось мурашками, но я игнорировала это ощущение. Слез уже не скрывала, они утекали вниз вместе с водой, смывая все чувства, но при этом будто сыпали соль на открытую рану. Как я бы хотела сейчас остаться без сердца. Перестать чувствовать, стать обычным безжизненным роботом, что живет изо дня в день по одной программе. Но не могла, такого еще не придумали, поэтому, я сделала воду холоднее, надеясь, что это отрезвит, вернет меня в реальность. Села на пол душевой кабины, обхватив себя руками. Больше не было сил переживать, скрывать правду, упиваться болью. Вечность подразумевала потерю близких людей, но меня никто не спрашивал, просто прокляли, заставив скитаться по миру.
Когда в соседней комнате прозвенел будильник, я отключила воду. Убеждала себя, что все в порядке. Получалось откровенно плохо. Я подошла к раковине, оперевшись на тумбу, вгляделась в отражение большого круглого зеркала. Ничего не изменилось. Абсолютно ничего. Мне двести сорок три года, а я все так же ненавидела себя до истлевших уголков сознания, до съедающего чувства вины. И все еще выглядела на те двадцать восемь, в которых застряла, как вечное напоминание о самом ужасном дне моей жизни. Те же русые волосы, завитые беспорядочными кудряшками. Те же густые брови и аккуратный нос. Те же зеленые глаза с оранжевым обрамлением вокруг значка – знак принадлежности к ковену. По крайней мере, так считали в девятнадцатом веке. Сейчас все удивляются и делают комплименты. Разница поколений в действии.
