Солнце зашло за западный кряж, окрасив восточные отроги Драконьего хребта в причудливые красно-золотистые тона. От тасожских стойбищ на лагерь наползла синяя тень. Многим это показалось недобрым знаком. Еще пять лет назад князья долин и лорды побережья, науськиваемые возбужденными толкователями завета, вдрызг бы переругались друг с другом. Но за последний год Старейший, да пошлют ему духи предков силу и здоровье, крепко вбил в упрямые головы властителей почтение к верховной власти. Недаром Палата князей на треть опустела. Семнадцать родов князей и лордов под корень вырублены, и каких родов! А князь Баргот, самая голова непокорных, ныне держит штандарт Старейшего, покуда тот отбыл на юг. На него и легла вся тяжесть отпора. Да только никто не верил, что Старейший такую добрую драку пропустит, потому и сей недобрый знак с надеждой приняли, а не со страхом. Привык народ – от благородного старейшины тейпа до оборванного водоноса, – что чем хуже, тем быстрее Старейший объявится. Хотя вроде куда уж хуже-то – Большая орда! Такое лишь деды дедов помнили. Семь поколений прошло с той поры. Хоть и отчаянно дрались предки, да остановить тасожские тьмы не смогли. Обезлюдели в тот год долины. Кто не полег в боях, того угнали в тасожские степи, продали на горгосских рынках либо отдали на алтари открытых степным ветрам капищ, на которых грязные – ибо Великий Отец Степи орошает степь лишь дождями и не переносит другой воды – тасожские колдуны щедро поливали сухой степной ковыль горячей кровью горских женщин, дабы обильнее рос степной ковыль и тучнее становились тасожские табуны. Два поколения после того года гордые горянки покупали себе мужей на невольничьих рынках, и с той поры нередки стали в высокогорных селениях русые, каштановые, белокурые, рыжие ребячьи головки.
И вот опять старая напасть. Да только сейчас есть надежда. Предки дрались порознь, каждая долина сама за себя, а ныне все сорок родов прислали свои отряды. Да и лорды побережья прислали свои двенадцать дружин. Все пришли. Даже те, в коих Старейший весь род властителей под корень извел. Их дружины старейшины привели. Все горы в этой долине собрались, весь Атлантор. И лагерь един. От стройных рядов палаток Дивизии до пестрых шатров морских забияк лорда Газага весь лагерь обнесен валом с частоколом, и каждый вечер князья, лорды и старейшины собираются в палатке князя Баргота и… ждут.
Старейший, как всегда, появился внезапно и совсем не с той стороны, откуда его ждали. Солнце уже скрылось, только верхушки самых высоких пиков несли последний привет уходящего дня, когда дозорные у засек всполошенно вскинули пики навстречу возникшему как из-под земли всаднику на огромном серебристо-черном коне. Однако в то же мгновение пики восторженно взлетели вверх, и долину огласил радостный клич. Бойцы Дивизии, старейшины, ополченцы и охотники посыпались из шатров и палаток, повскакивали с истертых кошм и, узнав новость, присоединились к всеобщему реву. Старейший галопом проскакал к шатру князя Баргота, из которого степенно, но с явно читаемым на лицах облегчением выходили властители долин и побережья. Князь Баргот вышел последним, однако не остановился в пяти шагах от Старейшего, как того требовал обычай, а, шагнув вперед, резким движением выдернул длинный родовой меч из ножен, покрытых почерневшей от времени кожей, и бросил его к ногам Старейшего.
– Суди, Старейший, моя вина. – Он опустился на левое колено и откинул длинные волосы, перехваченные серебряным обручем, с крепкой широкой шеи.
По рядам князей и лордов пронесся шепот. Все знали, что, когда месяц тому назад к князю примчался Гагригд, командир первого полка Дивизии, с вестью о том, что дивизионная разведка видела сотни телег и тысячные табуны, медленно ползущие к горам, князь, кривя губы, фыркнул:
– Даже младенцу среди горцев известно, что степь не ходит в набеги по выжженной солнцем траве.
Гагригд, известный горячим нравом, на сей раз сдержался и глухо ответил:
– Все когда-нибудь происходит в первый раз. – Потом повернулся и вышел.
А на следующий день разослал верховых с запечатанными приказами Старейшего, велев вскрыть печать по дымовому сигналу. Поэтому, когда Большая орда, сбив слабый заслон Дивизии на Ореховом перевале, хлынула в долины Драконьего хребта и опомнившийся князь Баргот со своей дружиной, стиснув зубы от позора, рванул навстречу врагу, Гагригд встретил его с Дивизией у Змеиных отрогов и остановил его безумный налет словами:
– Дружины будут здесь через неделю. От твоей смерти, князь, выиграет только орда. Ты должен собрать войско.
И вот сейчас князь Баргот требовал суда. Столпившиеся вокруг шатра воины вытягивали шеи, пытаясь через головы властителей разглядеть, что будет дальше. Об умении Старейшего владеть мечом ходили легенды. Князей же занимал другой вопрос. Сейчас перед Старейшим стоял, преклонив колени, последний из князей, чей род когда-то давал Атлантору Старейших князей страны, последний, кто мог претендовать на каменный трон, высящийся у короткой стены Палаты князей. К тому же мятежник – единственный из выживших сторонников Древнего Пути. Один удар и… Старейший медленно наклонился и взял меч. Толпа затаила дыхание. Старейший покачал меч, приноравливаясь к балансу, потом высоко воздел над головой склоненного князя. Следующее движение не успел уловить никто. Меч исчез, гулко взвыл рассекаемый воздух, блеснувшее лезвие, совершив полный оборот, на мгновение вновь зависло в высшей точке и рухнуло вниз. Меч вошел в землю у самого обреза сапога, срезав тонкую, прозрачную стружку с кожаной подошвы.
