Самый обычный вопрос, который может задать любой читатель этой поэмы, это «зачем?». В самом деле, кому нужен эпос о Гильгамеше, особенно написанный сегодня? Если спросить автора, то ответ, видимо, будет так же прост, как и сам вопрос: «нужен, и все». Я признаюсь, я автора не спросил, но я прочитал поэму, и прочитал не раз, и понял, что она «нужна, и все».
Миф потому и миф, что он написан на века, что он содержит вечное и неизменное. Сущность мифа нельзя определить, она неуловима, ее можно только чувствовать. Можно ли выявить сущность рембрандтовского портрета или пейзажей Коро, анализируя химический состав красок, толщину линий и структуру композиции? Их надо видеть, и все. Я не сказал «видеть» в смысле посмотреть, я сказал «видеть» в древнем смысле этого слова, откуда происходит слово «видение», которое не случайно созвучно слову «ведать». Тот, кто не способен на «видение», никогда не поймет подлинного художника, потому что он не пишет для глаза, а для души и из души. Тема не имеет по большей части значения, если художник ее не видит по- своему, через фильтр своей души. Композиция, цвет, линия – все это, конечно, важно и очень важно, но только для зрителя, который не видит далее композиции, цвета и линии. Сервантес начал своего бессмертного Дон Кихота с желанием написать пародию на рыцарские романы. Однако автор строк о Рыцаре Печального Образа оказался шире и выше собственной задачи. В романе появился Санчо Панса с его поговорками и вопросами, и его мастер превратился в мудрого и знающего человека, с душой, полной любви и сострадания.
Ярослав Гашек задумал написать юмореску о солдате Швейке во время войны и написал небольшую книжку, которая затем разрослась в толстый роман, наполненный юмором и мудростью человеков всех времен. Можно ли понять сущность этих великих романов, анализируя их гармонию при помощи, как сказал поэт, алгебры?
Есть такое выражение: «больше, чем жизнь». Автор Гильгамеша вывел свое творение за рамки обычного понимания любого произведения искусства. Поэтому тут и возникают вопросы вроде «зачем» и «почему». Поэма эта как пирамида, и ее основание не вместилось в рамки стихотворных размеров и количества страниц. Оно там, где-то за пределами листа, оно настолько широко, что для него нет места в нормальном человеческом поле зрения. Как пресловутая «верхушка айсберга», эта поэма только приоткрывает завесу тайны, только намекает, что в ней есть много больше, чем то, что открыто невооруженному глазу.
Да, эту поэму нельзя читать без… я хотел сказать «микроскопа», но тут же поправляюсь: телескопа, потому что мы имеем дело со Вселенной, с миром неизмеримо более широким и глубоким, нежели наш человеческий мир, с миром, где все, что мы способны понять и чувствовать, удесятерено и совершенно неподвластно нашему узкому умосозерцанию. Чтобы понять эту поэму, нужно, прежде всего, открыть свою душу, развернуть ее как веер, как огромную воронку, края которых уходят в неизмеримые просторы божественного мироздания. Иначе все, что читатель увидит, это слова, слова, слова. А в подлинной поэме всегда есть нечто большее.
В свое время знаменитый поэт, современник Джонатана Свифта, сказал о поэмах последнего, что «поэмам Свифта более всего недостает поэзии». Вдумайтесь в эти слова, дорогой читатель, и вы поймете, что поэзия – это именно то, что нужно увидеть в Гильгамеше. Ее нельзя увидеть в строках, она лежит между ними, за ними, скрыта за словами как за вуалью, которая, однако, спадает, если у читателя есть несколько больше, чем пять чувств.
Когда Гомер писал свои поэмы, он не писал их на пустом месте. Все это уже было известно и написано до него, а если не написано, то передавалось в устном рассказе. Гомер передал не то, что он знал и знали другие, но то, что он «видел». Его слепота была символической, его зрение было не физиологическим, а духовным. Можно только удивляться, что его не казнили за разглашение божественных тайн, как это хотели сделать с Эсхилом несколько сот лет спустя. А в его поэмах было разглашено многое, и, как говорится, нужно только читать и… «видеть», то, что говорил поэт. Но даже это многое по большей части недоступно глазу «невооруженному», подлинное понимание требует не только духовной широты, но и духовного знания. Гомеровские поэмы можно читать как прекрасно рассказанные истории, но можно читать и как священный трактат, и для последнего требуется определенное знание.
Автор Гильгамеша требует того же от своего читателя. Его труд также неоднозначен, он также загадочен, и в первую очередь уже тем, что автор написал его сегодня, спустя несколько тысяч лет после первого появления на свет эпоса о месопотамском герое. Это нелегкая работа – читать нового Гильгамеша, но кто сказал, что подлинное чтение должно быть легким? Разве чтение героической поэмы не требует героических усилий, не требует вложить в это всего себя? И если вы, дорогой читатель, ищете в этой поэме легкого развлечения на досуге, советую вам отказаться от этой затеи, это не для вас.
