Две дворянские усадьбы выделялись особым убранством и роскошью в нашей округе. Жили в них родовитые бары, которые умело и рачительно вели свои дела. Так уже получилось, что их хозяйские интересы всё тесней и тесней переплетались. При этом у одного барина была дочь на выданье, а у другого – сын жених. Сама судьба толкала их на более тесное объединение, но была при этом одна загвоздка, невеста не отличалась особой красотой, а проще говоря, скорей была уродиной, чем девицей красной.
В один прекрасный день главы семейств чинно попивали чай в роскошной беседке и вели неторопливую беседу.
– Есть у меня, сосед, задумка, хочу перестроить свой молочный заводик.
– А я, сосед, землицы прикупил, подумываю об увеличении дойного стада, твой завод как нельзя кстати будет.
– Не говори, сосед, тогда бы мы могли сметану и маслице поставлять аж ко двору самого царя батюшки.
– Не об этом, любезнейший, я хотел сегодня поговорить с тобой.
– О чём же, милейший?
– Сын у меня в женихах засиделся, а у тебя дочь давно созрела.
– Всё так, дорогой, но ты же знаешь, что моя доченька не из первых невест, вряд ли она будет по сердцу твоему Константину, начнутся ссоры, упрёки, а мы с тобой должны их счастливыми сделать.
– Будут богаты, счастье само придёт.
– Не говори, сосед, а вдруг не придёт? Ты пойми меня правильно, лучшей доли для моей дочери я бы и желать не хотел, да и дела наши пошли бы ещё успешней, а вот что с этими сомнениями делать, ума не приложу.
– Ну что же, если тебя беспокоит только это, попробуем всё уладить, ты только не перебивай меня, пожалуйста, – он посмотрел по сторонам и продолжил. – Мне удалось заполучить в своё имение одну забавную старушку, она многое может, я с ней уже говорил, поможет и нашему горю, сделает твою дочь красавицей. Если сомневаешься, я позову её, поговоришь с ней сам, а уж потом и решай.
Они позвали старушку, долго беседовали с ней, затем распрощались, лица их выражали полное удовлетворение состоявшейся беседой. Через семь дней бары вновь встретились и поехали на мельницу. К полуночи привезли туда старушку и крепостную девку, которую звали Миланой. Барин приказал девушке раздеться. Они уселись с гостем на широкую лавку и стали смотреть.
Милана трясущими руками развязала завязки и стала скидывать с себя одежду. А куда деваться было, барин – хозяин, может раздеть, может продать, может собаками затравить.
– Мой голову в этом корыте, – приказала старуха, – вот так, а потом в этом. Она бросила во второе корыто какую-то шерсть, произносила непонятные слова и кружилась вокруг несчастной девушки.
После мытья её заставили дышать едким дымом, затем старуха натёрла груди какой-то мазью, а спину долго хлестала веником из еловых веток со змеиными хвостами. И пока с ней проделывали разные процедуры, в самом верху мельницы кто-то невидимый зло и противно хохотал. Когда несчастная Милана упала без чувств на прохладный пол, старуха окатила её из ведра вонючей жидкостью, прокричала какие-то слова так, что бары в страхе закрылись от неё руками.
– Ну, вот и всё, – произнесла, наконец, она хрипучим и жутковатым голосом, – через неделю она станет страшилищем, а молодая барыня красавицей.
Господа встали, один из них брезгливо бросил старухе пачку денег и произнёс:
– Этих денег тебе хватит, чтобы убраться из наших мест и больше здесь не появляться. Через неделю я о тебе чтобы больше не слышал, а тебя не видел.
Старуха взяла деньги и поклонилась господам.
Явились слуги, которые привели в чувство Милану, заставили её одеться, усадили на дровни и укатили в сторону леса. Там они передали девушку леснику, угрюмому и нелюдимому мужичку лет под пятьдесят, наказали строго настрого стеречь её до особого распоряжения.
Прошло четыре дня, и начали с девушкой происходить ужасные вещи. Стала она утром умываться, волосы с головы так и попадали, проплыла дымка перед глазами, и нет уже ни косы девичьей, ни локонов золотистых. Глянула в воду и увидела, что вместо них торчит ужасного цвета щетина, чуть в обморок не упала. А на голове у неё в один миг выросла козья шерсть, колдунья её во второе корыто бросала.
Хотела она закричать, но голос пропал, опять дымка перед глазами, а когда она исчезла, вырвался изо рта хрип, который походил на свиное хрюканье. Исчезли налитые девичьи груди, вместо них болтались какие – то соски. На следующий день потемнело девичье лицо, вместо её носика на нем красовалось что – то бесформенное, которое с трудом можно было и носом-то назвать. А уж когда её спина изогнулась, как у древней старухи, встала она на колени перед лесником и стала умолять его своим ужасным голосом, чтобы избавил он её от таких мук и отдал на растерзание зверю лютому.
А тут и слуги барина прибыли. Увидели они уродину, поскакали с докладом к господину.
Вернулись через день, передали указание леснику, чтобы он отвел ее в глухой лес, привязал к дереву, пусть звери дикие полакомятся.
Взял лесник верёвку и повел девушку в лес. Шли они долго, иногда им приходилось продираться сквозь кусты колючие, пробираться через место топкое и жуткое. Наконец вышли они на поляну. Лесник остановился, перевёл дух.
