Июнь 2014 года, продовольственный рынок на юго-востоке Москвы. В «мясном» ряду покупателей немного, да и те, что подходят к прилавкам лишь присматриваются, прицениваются и, покачав головой, отходят. Мяса в России никогда не производили в достатке и, естественно, оно не было дешевым.
В одной из секций «мясного ряда» стояли два торговца, в таких же, как и у прочих их коллег, белых халатах и шапочках, оба невысокие со схожими лицами. Одному явно далеко за пятьдесят лет, второй молодой – отец и сын. Именно к ним, наконец, подошел не «смотрельщик», а настоящий покупатель. Он, не спрашивая цены, сразу взял большой кусок говяжьей грудинки, четыре «уголка» и в придачу к говядине немного свиных ребрышек. Разовая покупка такого большого количества мяса, сразу вызвала завистливые взгляды продавцов, стоящих по соседству, к тому же изрядно обеднила прилавок. В этой связи отец обратился к сыну:
– Ленька, сходи в холодильник, тащи еще полтуши.
На лице парня на мгновение промелькнула гримаса недовольства, но он тут же ее подавил и послушно пошел туда, куда его посылали. Через несколько минут он появился, неся половину говяжьей туши. И хоть парень был невысок, но в то же время далеко не хлюпик, давалась эта переноска ему нелегко. Взвалив мясо на колоду, он с облегчением перевел дух, а отец тут же большим мясницким топором начал его разрубать.
Леонид ненавидел свою нынешнюю работу, он с трудом переносил давно опротивевший ему мясной запах, этот не смолкающий ни на минуту гул, стоящий под сводами крытого рынка. А куда деваться, приходиться заниматься семейным бизнесом, вернее выполнять обязанности конечного звена довольно длинной бизнес-цепочки. Та цепочка начиналась в Курске, где жили родственники отца Леонида. Там это мясо выращивали в виде коров и свиней, забивали, разделывали, и переправляли на арендованных фурах-рефрежираторах в Москву. И уже здесь Леонид с отцом превращали это мясо в деньги. Согласно договора, небольшую часть тех денег они оставляли себе, а остальное переводили в Курск. Этот бизнес, еще несколько лет назад, в тучные «нулевые» годы, был довольно прибыльным. Но последние лет пять-шесть выручка заметно упала. А сейчас, после резкого падения цен на нефть и «обрезания» у Украины Крыма, что спровоцировало объявления в этой связи западных санкций, доходы москвичей, не говоря уж об остальной России, из-за резкого обесценивания рубля упали фактически вдвое. Потенциальные покупатели вынужденно сократили расходы, в том числе и за счет того, что стали намного меньше покупать мяса. Потому и над многозвенчатым семейным бизнесом повис домоклов меч – как бы не вылететь в трубу.
Не только свою работу не любил Леонид. В последнее время его все больше раздражало буквально всё окружавшее. Все, вся его жизнь казалась какой-то не настоящей, глупой, лишенной перспективы, не имеющей смысла. И в самом деле, разве можно считать своим домом, жилищем, съемную квартиру, в которой он жил с отцом и матерью? Да и весь этот огромный город, куда родители привезли его десять лет назад, и который за все это время так и не стал для него своим, родным.
У отца в кармане халата «заиграл» мобильник. Он прекратил рубить мясо, отложил топор, вытер руки, достал телефон.
– Да, Галя, слушаю тебя, – звонила мать Леонида.
– Да, что ты!? – голос отца стал тревожным. Видимо жена сообщила ему нечто неприятное. – А хоть какие-то подробности есть, дом-то цел и мать как?
Отец еще с минуту слушал, что ему говорила жена, потом согласно закивал головой:
– Да, конечно, позвони Оксане, может она что знает.
Леонид вопросительно посмотрел на отца, едва он закончил разговор. Тот же вновь взялся за топор и, понизив голос, чтобы никто больше не услышал, сообщил сыну:
– Матери позвонил дядя Юра. Он там от кого-то узнал, что наш поселок вчера сильно бомбили. Мать беспокоится о бабушке и доме. Вот суки, будь они все прокляты. И так жизнь тяжелая, так они еще и войну, гады, затеяли, – отец остервенело, словно тех гадов, рубил мясо…
Галина Тарасовна с самого утра предчувствовала что-то нехорошее. Накормив завтраком мужа и сына, проводив их на рынок, она вдруг ощутила ноющую боль в груди. Та боль то затихала, то усиливалась. Недомогание можно было бы отнести на счет неустойчивой московской погоды. Поднялся ветер и синоптики пророчили похолодание. Как и ее сын, Галина Тарасовна за десять лет жизни в Москве, так к ней и не притерпелась, не свыклась. А сейчас она ее просто ненавидела тихой, спокойной ненавистью. И местный климат далеко не в последнюю очередь лежал в основе той ненависти. Разве можно здешнюю промозглость и слякотность, где то же лето таковым можно назвать с большим натягом, сравнить с ее родным Донбассом. Там разве что относительно непродолжительную зиму можно назвать плохим временем года. А все остальное: весна – теплое цветение, лето – теплая сухая благодать, осень – опять тепло и все вокруг созрело, яблоки, груши, арбузы, абрикосы, даже виноград созревает. А здесь почти весь год холод и сырость. Настоящее лето раз в три-четыре года случается, а так не лето, а та же осень.
