Сейчас. Двадцать седьмой день без Германа
Двадцать седьмой день без Германа.
Я уже научилась, приезжая на работу и уезжая с нее, не искать взглядом серебристый «лексус». Научилась, проходя мимо банка, не вглядываться сквозь стекла в общий зал, в надежде заметить высокую фигуру. Научилась не думать о нем каждую минуту – бывает, что так увлекаюсь рассказом о новых отелях клиентам, что ничего не трепыхается в сердце целый час, а то и два.
Но я снова курю.
Тайком от мужа. Прячу пачку сигарет на работе, выбегаю в курилку недалеко от входа, стараюсь не курить за пару часов до возвращения домой.
Пока никто ничего не заметил. А мне легче – еще одно занятие, новая привычка в новом мире, не связанном с Германом.
Это случается именно сегодня. На двадцать седьмой день к торговому центру подъезжает сверкающий черный «мерседес» и из него появляется Герман. Я стою в стороне у входа, курю, щурюсь на яркое солнце и не ожидаю такой подставы. Жизнь в тот момент кажется мне не самой плохой штукой на свете.
Но я узнаю его спинным мозгом, поворачиваясь к дороге ровно в тот момент, когда открывается задняя дверца машины. И когда черный ботинок касается черного, расплавленного от жары асфальта, я уже точно знаю, кто это.
Я выдыхаю сизый дым – и забываю вдохнуть. Сердце начинает биться гулко, словно в пустой цистерне. Его я слышу всем телом, а вот прочие звуки вдруг отдаляются, и даже шум дороги и реклама, жизнерадостно орущая из динамиков ТЦ слышны как сквозь вату.
Герман не заходит внутрь – он останавливается и заговаривает с кем-то. Я даже не могу понять, с кем, потому что единственный человек в фокусе – он сам. Остальной мир расплывается и видится дрожащими разноцветными пятнами.
Машинально подношу к губам сигарету, втягиваю дым – и кашляю от вкуса пепла, забившего рот. Она давно погасла, у меня в пальцах только разваливающийся фильтр.
Зажатый в другой руке телефон взрывается мелодией Summertime Sadness, стоящей у меня на мужа. Хватаюсь за него, словно пытаясь придушить и не с первого раза нахожу кнопку выключения. Мне кажется, сейчас Герман услышит мелодию, повернется ко мне и…
И что?
Телефон снова начинает вибрировать, и я подношу его к уху.
– Привет, – говорит Игорь. – Только что звонили из опеки. У них есть девочка, на днях будет суд по лишению родительских прав. Надо забрать ее как можно скорее, чтобы она не успела попасть в систему. Если мы согласны, надо ехать.
Мне надо сосредоточиться и понять, о чем говорит Игорь. Какие-то самые важные нейроны, синапсы и прочие электроны с кварками собираются в сложные фигуры, как команда чирлидеров и машут мне помпонами – слушай, слушай, слушай!
Я честно пытаюсь.
– Где-то через месяц, может раньше, – говорит Игорь. – Нам очень повезло, как раз того возраста, как мы хотели, очень красивая.
– Угу, – говорю я, ничего не слыша.
К Герману подходит другой высокий мужчина в костюме, весь седой, пожимает ему руку, они кивают друг другу. Водитель возвращается за руль, и черный «мерседес» въезжает на подземную парковку.
– Только у нее третья группа здоровья, – говорит Игорь. – Мне тут прислали целый ворох выписок, я никак не разберусь. Очень извинялись, говорили, что у них записано, что мы хотели не тяжелее второй. Но зато девочка не из системы, у нее не будет психологических проблем детдомовских, может, полегче все пройдет. Да и реабилитация поможет.
– Угу, – говорю я.
Герман поворачивается в мою сторону, и я застываю, словно кролик в свете фар. Сейчас он меня заметит. Может быть, он уже меня заметил. Его движения замедлились. Издалека не видно – то ли он внимательно слушает собеседника, то ли смотрит прямо на меня.
Я ничего не чувствую. Я бы, наверное, почувствовала, если бы он смотрел на меня?
– Только я через две недели уезжаю в командировку, – говорит Игорь. – Как надолго, не знаю. Давай сразу решим, что поедешь ты. Справишься? Это небольшой поселок рядом с районным центром, там даже гостиница есть.
– Угу, – говорю я.
Герман подхватывает своего собеседника под локоть, разворачивается и уводит его в недра ТЦ. Тяжесть бетонной плиты, навалившейся на грудь, исчезает так внезапно, что я от облегчения прислоняюсь плечом к стене. Зато возвращается вакуум – дыра на месте сердца вытягивает все силы. Последние двадцать семь дней я непрерывно слышу в ушах свист ветра, несущегося сквозь эту дыру.
Меня нет. Есть только она.
– Лан, ты же понимаешь, даже если у нее всего лишь вторая группа, придется много ездить по врачам, оформлять кучу документов, – говорит Игорь. – А у тебя очередной сезон, а если не сезон, то проверки. Ей понадобится поддержка по максимуму первое время, ты не сможешь и работать, и заниматься ею одновременно.
– Угу, – говорю я.
Мне теперь страшно возвращаться. Служебные коридоры, лифты, эскалаторы, толпы людей, текущие мимо магазинов – все это зона риска. Я в любой момент могу столкнуться там с Германом. А я не хочу. Не хочу.
– Может, продать твое агентство? – говорит Игорь.
– Угу, – говорю я. – Стоп, что?!
– Ты сама говорила, что твоя Тина не потянет, все развалит. Продашь сейчас как успешный бизнес, потом, когда время появится, купишь себе еще что-нибудь, если захочешь. А так ты будешь нервничать только, глядя как твое дело разваливается.
