© Жаворонков Я., 2024
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.
* * *
Проза Ярослава Жаворонкова – умная, выверенная, элегантная. В своем дебютном романе он предстает перед читателем абсолютно зрелым, состоявшимся мастером.в
Галина Юзефович, литературный критик
Стилистически продолжая сложившуюся на рубеже XX-XXI веков линию новой реалистической прозы, Ярослав Жаворнков решительно отходит от ее привычных тем ради смелого литературного эксперимента. В романе «Неудобные люди» не будет традиционной масштабной, острой социальной критики и изображений темных сторон русской души и жизни. Вместо этого Жаворонков использует узнаваемую тональность «нового реализма» для разговора о «новой этике». Его герои бросают вызов понятиям нормы и нормативности и находят силы жить «неудобно» для других – иначе, свободнее, сложнее.
Ольга Брейнингер, PhD, писатель, переводчик, литературный антрополог
Это роман о человеческой слабости и бессилии: родители главного героя не в силах принять, что их сын не совсем полноценен, и просто вытесняют его за пределы своего существования. Но – и это еще одна идея романа – один человек может немало сделать для другого, может вытянуть его и спасти. Впрочем, и спаситель не застрахован от слабости. Роман «Неудобные люди» касается многих острых, социально значимых тем, и одной из главных удач этого текста является стилистическое решение автора. Ярослав Жаворонков рассказывает о трагических событиях жизни героев предельно сдержанно, практически не допуская в повествование эмоций. И эта сдержанность, почти холод тона оказываются идеальны для избранных больных и болезненных тем, ведь они сами по себе предельно эмоциональны. К тому же прозрачность и ясность письма отлично рифмуются с центральным персонажем, его простодушными дневниковыми записями, прозрачными и чистыми, как родниковая вода.
Майя Кучерская, писатель
* * *
Если бы Настя знала, чем закончатся следующие полгода, она бы развернулась, побежала к машине и никогда больше не ездила по этой улице. Огибала бы ее как – иногда – совесть. Но сейчас стояла здесь, вопреки всему, перпендикулярно себе, стояла и уговаривалась: просто зайти, зайти и увидеть, отдать, поздравить, обнять (дыхание сбилось), а дальше – дальше как получится.
За учителем шли дети лет семи-восьми: медленно, переваливаясь, как в мультиках пингвинята за мамой. Настя ждала, пока они спустятся с крыльца и пройдут – наверное, шли к детской площадке за углом коррекционной школы.
Один остановился и, медленно переступая, повернулся. Из-под толстого болоньевого капюшона на Настю смотрел один большой глаз, а второй, посаженный выше, будто глаза к плоскому лицу с приплюснутым носом приделывали второпях, – глядел в сторону. Мальчик смотрел не изучающе – безразлично, просто смотрел и всё, как вот просто дышат и не замечают. Настя вздрогнула. Умственно отсталые часто бывают красивыми. Ну иногда, иногда точно бывают. А бывают – вот. За шесть лет отвыкла от таких взглядов. После увольнения только раз сюда приезжала.
Мальчик отвернулся так же нелепо и безучастно, как поворачивался, и пошел за остальными. Настя побросала взгляд на улицу. Полупустая дорога, ломаный нотный стан электрических проводов на кривых столбах с редкими нотами-птицами. В соседнем дворе, наполовину скрытом, на ветру металась стая шаров, зацепившихся за дерево. Воздух был студеный, бесстрастный – холод спасал от привычного запаха серы с болот, пыли и гари заводов.
Медленная разноцветная змейка класса завернула за угол, и Настя пошла к школе.
Это древнее здание еще в бытность ее работы здесь время от времени красили каким-то сразу старым, советским желтым, покрывали тяжелым слоем, который вскорости трескался, изгибался крупными пластами и опадал, будто стены болели дерматитом. Сейчас оно выглядело как тогда, может, разве что морщин и складок прибавилось.
Настя поднялась по скошенным, стремящимся к сплошной прямой, оледенелым ступеням крыльца. Ленивый до этого февральский ветер задул, растрепав волосы и выдохнув Насте в лицо острыми сюрикенами снег. В одной руке держала сумку, в другой – торт и подарок: приехала к имениннику. Обхватила толстые потертые ручки двери, потянула тяжелое дерево и вошла.
* * *
Она хорошо помнила, как открывала эту же дверь в обратную сторону шесть с небольшим лет назад. Сережа, жених, тогда еще лучший на свете мужчина (свадьба – через три месяца), пропустил ее вперед, а когда она начала спускаться со скользкого, горбоподобного крыльца – приобнял. Они обнимались где могли, как могли, разве что сдерживались при родных, да и то не всегда, плевать было на всех, потому что они были друг у друга.
