Агафон Злосердов, дворянин.
Митрофан, сын его.
Серафима, дальняя родственница Злосердова, живущая у него в доме.
Ераст, брат ее маленький.
Граф Благонравов.
Родивон, дядька Ерастов.
Дмитрей, мальчик, слуга Ерастов.
Мариамна, служанка Серафимина.
Ерофей, слуга Злосердова.
Еще двое служителей Злосердовых.
Лакей графский.
Офицер.
Солдаты.
Действие в лесу на площадке
Театр представляет полянку в лесу, вдали видна вода и горы, а на берегу в горе пещера, и подле оной накладена большая поленница дров, лежит плаха и несколько не изрубленных сучьев.
Родивон(один, рубящий дрова и от усталости перестающий и бросающий топор.) Фу! Какая беда! Ажно устал! Рубил, рубил до того, что из сил выбился. Пот ручьями течет, а руки хоть прочь отруби! (Утирается воротом рубашки.) А все еще кажется мало! (Кладет последние полены на поленницу и пяденями меряет). Да! Мало! И не достает еще многого. А уже поздно! Беды как не успею, и буде боярин заедет, а урок мой еще не вырублен, замучит меня опять сей лютый и немилосердный человек. И так отпотчивал он меня изрядным образом, болит и теперь еще спина от последних побой. А все это мне от сынка его, Митрофана Агафоновича. По милости его терплю я все это гонение. Намутил и насказал отцу такую небылицу на меня, какой мне и во сне не снилось, и радуется, что удалось надоумить его приставить меня стеречь лес сей и луга в нем, а в самое тож время и сии проклятые дрова и целые поленницы рубить. Но что говорить! Тот и сам давно уже искал случая отлучить меня от детей. Оба они изрядные люди! и каков сынок, таков и батюшка! Об обоих по пословице сказать можно: что сын в отца, а отец… Но ах! что это я говорю и их хочу злословить, вот я опять забылся! Нет, Бог с ними. Быть терпеть. Но о себе я уже и не забочусь. Хоть лихо и мне пришло жить: но как мое дело рабское, так куда уж ни шло, а жаль-то мне, и очень жаль бедных детей моего покойного боярина Серафиму и Ераста. Сокрушается сердце мое об них обоих. Пропали они бедные! Есть ли Бог не избавит их каким-нибудь особливым случаем от сего злодея немилосердного. Погубит он их обоих. До сего времени хоть я им служил некоторою подпорою, а ныне совсем они стали беспомощны. Боже мой! что были до сего все мы? и что теперь? жили в совершенном благоденствии, а теперь доведены все до крайности. Господин дядька и первый служитель в доме, будь теперь лесником и дровосеком! Стереги лес и луга и ответствуй за всякое деревцо и за всякую травинку! А бедные, бедные дети, какой не претерпевают нужды и зла! Не могу вообразить всего несчастного состояния их и понять, чем бы они сие заслужили. Но ш… что-то шумит… (слушает). Нейдет ли кто? Уж не в лес ли кто забрался?
Родивон и Дмитрий.
Дмитрий(вбегает). Дядюшка Родивон! Какой-то мужик приехал в лес и хочет траву косить. Я ему говорил, чтоб не косил, но он не слушает. Поди, дядюшка, выгони его: а то ведь ведаешь, каков боярин, неровно увидит, так опять беды.
Родивон. Боже мой! Какие это люди: человек и так не знает, что делать от напасти, а они и с стороны еще прибавляют! Но где же, Митюшка, он и в котором месте?
Дмитрий. Вон там, дядюшка, подле большой дороги на Васильевской поляне. Побеги поскорей. Он начал уже косить!
Родивон. Да, быть бежать! О когда бы!..
Дмитрий(во след ему). Да приходи же, дядюшка, скорее назад, мне много есть тебе кой-чего нужного рассказать.
Родивон(из-за кулис). Хорошо!
Дмитрий(один). Бедный! не знает еще, не ведает, что новые беды на него уже готовы. И от прежних побои не зажила небось спина, а не миновать еще катанья. Барин и рвет и мечет и злится ужасть как на него. Насказали опять и Бог знает что. И как-то ему, бедному, будет отделываться. Но эх! жаль, что я не сказал, чтоб он постарался поймать этого мужика. Хоть бы то послужило ему в оправдание! А то как по доброму своему сердцу да он его выпустит, так и доказать будет нечем. (Смотрит ему вслед). Эх! ушел уже далече, а то сказал бы я ему. А не скоро он назад будет, однако подожду я его и расскажу. Жаль мне сего бедного добросердечного человека, но что ж мне до того времени делать! (Осматривается кругом, смотрит за кулисы и дивится).
Э! Сколько у него дров-то нарублено! Порубиться было и мне на досуге. (Берет топор, кладет плаху, начинает рубить, потом бросает топор). И! пропади они совсем! Устанешь впрахе с ними окаянными. Да как это он, бедный, их столько на всякой день нарубливает? У меня и руки бы отвалились прочь, есть ли б хоть один, день порубиться. Я покорно благодарствую. Пойду-ка я лучше между тем к девкам и с ними что-нибудь поскалозублю. Небось, они ягод набрали уже много. Не накормят ли меня ими, Родивон-то не скоро будет. (Уходит).
Серафима одна. Выходя в задумчивости
Ахти, куда это я забрела! (Озирается). И не ведала, как отстали от меня девки. Но ах! Все это произошло от моей задумчивости или лучше сказать от горя и напасти. Не ягоды и не грибы завели меня сюда в лес, а единое смущение! Не знаю, бедная, не только что делать, но что и думать теперь. Но ах! И здесь горе мое не уменьшается. Не утешают и прекрасные места более, но увы! еще более печаль мою умножают. Вот это место памятно мне еще с малолетства: оно напоминает мне покойных моих родителей. Вот на этом берегу сиживали мы с покойной матушкою. Она любила сие место и называла его очень прекрасным. А вон на том бугре распрощались мы с покойным батюшкою, когда он отъезжал на войну. Не могу без слез вспомнить о том времени. Увы! К чему оставлена я от вас обоих в таком малолетстве и совершенном сиротстве! Не была бы я, конечно, в таких смутных обстоятельствах, когда б оба вы были еще вживе.
