В сердце Синемошья нет ничего надежного, неизменного. Каждодневно обновляется рисунок троп и контур озер, возникают вроде бы безопасные полянки, чтобы вскоре сгинуть без следа… И сама погода в засоленных топях на границе степи и великого леса – скорее уж непогода. Первые оттепели сразу нагоняют туман, и всё болотное лето, короткое и нежаркое, мокнет в непроглядной сырости: пот не отличить от влаги, осевшей на одежду. По осени туман остывает в изморозь, в зиму топи покрывает ложно-прочная корка льда, которую снизу вытапливает торфяной жар.
Тропы над топями, ненадежные и в лето, зимой делаются таковы, что самый опытный и сильный зверь сторонится их. Зато летом болота бурлят жизнью.
С оттепелей и до изморози воздух Синемошья заселен гуще густого. Гнус звенит зло и слитно, жабхи в ответ на любое движение вскрывают наросты на спинах и отравляют воду, ужаки вздрагивают от шума, стряхивают облако игл-шерстинок, способных дрейфовать по много часов в воздушных потоках. Эти шерстинки ничтожны – и именно из-за малости пронзают самую прочную шкуру.
Жизнь под поверхностью вод не менее активна, в заводях пузырится сине-зеленая вода, сплошь покрытая цветением… Незримые, ходят на глубине рыбины, и лучше даже не думать, каковы они на вид и на что способны, почуяв угрозу или поживу.
Болота живут своей жизнью под туманными завесами. И только изредка люди городов видят краешек их тайн – издали, с большой воды, через толстые стекла иллюминаторов. Горожане вглядываются, оставаясь в относительной безопасности – на корабле. Горожане надеются на безотказность котлов, милость погоды и опыт капитана, наизусть знакомого с лоциями.
– Да-а… живут же, – пробормотал старый капитан.
Он давно стоял на носовом выносе, похожем на драгоценный камень – ограненном стеклами по всей сфере. Такие посты впередсмотрящего появились на кораблях новой постройки: и обзор наилучший, и стекла действительно прочные.
– Кто живёт? – спросил впередсмотрящий, не отстраняясь от окуляров бинокля. – Вроде, тихо по курсу.
– Во-во… кем надо быть, чтобы выжить тут, – капитан проследил, как снаружи по стеклу медленно, словно мед, скатывается золотистая капля. Дотронулся изнутри до следа на иллюминаторе. – Яд синегуба. Прожигает кожу, всасывается в кровь и парализует. А после надолго оставляет зрение жертвы тусклым, мерцающим. Я помню… я доходил до болот. Давно, мне было… да сколько тебе теперь, наверное. Я спасовал. Плакал на холме. Думал: кем надо быть, чтоб выжить тут? Если дикари выживают, они – не люди. И я… уже тогда завидовал им.
– П-почему? – впередсмотрящий удивился, даже отстранился от бинокля.
Капитан отвернулся, словно не расслышал вопрос. Он уставился на плотно пригнанную дверь рубки и смотрел долго, сосредоточенно… Вздохнул и снова стал следить за бегучим валом воды, которую ходовое колесо паровика подгребает под нос корабля – и выбрасывает за кормой, создавая на реке кратковременный паводок… Сердцевидные листья качаются, их соцветия, размером и формой похожие на человечью голову, то выныривают, то утопают. За первой волной идет вторая, третья…
В пару и копоти, в плеске и грохоте дальний поезд поднимается по реке Мутной от скопления городов Осса к поселению Пуш – малому, но расположенному весьма удачно.