Алина
Однажды это должно было случиться. Однажды меня должны были купить. Пусть я очень надеялась, что смогу избежать этого. Глупо. Очень глупо.
— Подарок я тебе скажу, что надо. — Взгляд толстяка скользит по моему обнаженному телу.
Дико прикрыться хочется, но нельзя.
У меня нет никаких прав, кроме как удовлетворять того, кто заплатил за меня деньги. Баснословные деньги.
Даже смотреть не могу на своего нового хозяина. От него веет такой неприкрытой похотью, что становится не по себе. Как и от места, в котором я стою в центре зала, как статуя.
Живая статуя.
— Она еще и целка, — кивает тот, кто меня купил. Высокий, с виду приличный мужчина. Но того, кто покупает для друзей шлюх, вряд ли можно назвать приличным.
Я слышала, что его называли Борис, но виделись мы всего раз. Буквально вчера, когда я стояла в шеренге с остальными девочками. Как товар в магазине. Я знаю, что остальные девочки ждали этого момента. Все они хотели быть купленными. Но меня устраивало жить и работать в борделе. Потому что там была хоть какая-то гарантия защиты, а теперь я лишь бесправное существо. И еще неизвестно, что эти двое будут со мной делать.
Но когда мне исполнилось восемнадцать, я знала, что моя продажа — дело времени. Больно хорошенькое личико, больно крупная грудь при миниатюрном теле. «Куколка» — как меня там называли. «Резиновая Зина» — как называла себя я.
— Серьезно?.. Целочка? Во всех дырочках? — Толстяк облизывает жирные после мяса губы и вытирает руки салфеткой.
— Насколько я знаю, да. Только рот рабочий, но и то их учили на дилдо. Так что ты не будешь разочарован.
— А я смотрю, ты сильно хочешь забрать тот склад. Раз так расстарался.
— Я никогда не обижаю своих партнеров. Так что бери и наслаждайся.
— А тебя не обманули? И почему она молчит?
— Она по-русски-то не понимает. И зачем ты меня обижаешь, Романов? Этот бордель один из самых элитных в Европе. Они растят девочек с самого детства. Обучают. Кормят. Следят за образованием и внешностью.
Чтобы продать подороже таким вот свиньям.
От мысли, как много эти животные обо мне знают, — тошнит.
Теперь это вот этот толстяк, который еле встал с широкого дивана, чтобы рассмотреть меня поближе.
— Хорошенькая какая, — подходит он совсем близко, смотрит на меня снизу вверх, так как я прикованная стою у шеста. Он тянется носом к моей гладко выбритой промежности и втягивает запах.
Господи…
Боже, нет. Я много раз думала, как это будет, но никогда не понимала, как это тяжело. Спать со свиньей. Как я это выдержу?
Почему они не покупают резиновых кукол, зачем им живые, те, кто умеют чувствовать. Умеют испытывать боль.
— Она еще и сильная. Мне рассказали о попытках побега, так что она довольно выносливая…
Я невольно дергаюсь, но наручник сдерживает мой порыв. Было дело, но всегда неудачно. Меня ловили на станции.
Глаза Романова загораются совсем уж алчным блеском.
— Как думаешь, Борь, сколько ударов плетью выдержит такая, как она?
Ударов плетью? Внутренне содрогаюсь, хотя на лице все та же равнодушная маска.
Нас никогда не били по спине или другим частям тела. Мы должны были сохранять товарный вид. Но зато отыгрывались на стопах, которые после наказаний были похожи на мясные обрубки.
Именно они всегда горят так, словно ходишь по раскаленным углям.
— Можешь проверить в любое время, Гриша. Я специально выбирал такую, которая выдержит твои фантазии.
— Ты меня знаешь, друг, — гладит этот урод мою ногу, а потом с такой силой щипает, что я вскрикиваю. — Мне нравится, как ты кричишь, сука. Со мной ты будешь срывать глотку.
— Конечно… — Купивший меня бизнесмен смотрит прямо на меня. — Ей не привыкать к боли. Учитывая количество побегов.
Пять раз. Последний раз — год назад.
— Слушай, — смеется толстяк. От него буквально разит потом и мочой. Тошнота сжимает горло, но я продолжаю стоять ровно и делать вид, что мне все равно.
Это мое оружие.
Равнодушие ко всему со мной происходящему.
Уход в себя. Туда, где у меня есть свой дом. Туда, где меня любят.
— А давай ей снова дадим попытку сбежать? По-русски она не понимает. Будет думать, что у нее реально появился шанс…
— Интересно, — бизнесмен усмехается.
— Расстегнем наручники, отправим в туалет. Там окно есть. Мы даже лестницу подставим, чтобы ей проще было. Ау, сучка, слышишь меня?
Не реагируй, не реагируй. Делай вид, что не понимаешь…
— А можете говорить по-немецки? — прошу я на немецком. Толстяк смеется.
— Давно я так не веселился. Эй, ты! — Он кивает в сторону одного из людей в черной военной форме. — Сходи за лестницей и подставь ее к окну туалета. А потом, дорогой Борис, мы посмотрим как далеко ей удастся сбежать…
— Забавно. А потом накажешь?
— Хочешь поучаствовать?
— Нет, я в такое не играю, но я помогу тебе ее отыскать. — Он замолкает и кивает. — О… Андрей. Давно не виделись.
Они оборачиваются к выходу, где появляется еще один мужчина.
— Добрый вечер, Борис Александрович.
Он совершенно не вписывается в обстановку разврата и пресыщенности, которая здесь буквально с ног сбивает.
Андрей, как назвал его бизнесмен, — в приличном, полностью отглаженном костюме, без единой морщинки.
На его лице нет эмоций.
