– Мне не хватает слов, – говорит Принцесса сыну. Она, правда, не уверена, с которым из своих сыновей разговаривает.
– Что такое, мама, что случилось?
– Ничего не случилось. Слов не хватает, вот и все.
– Ты для этого позвонила?
– Думаю, ты скоро узнаешь, – говорит она, – что сам мне позвонил.
Она хватает телефонный аппарат со шнуром и стискивает трубку так, словно хочет ее задушить. Нежные прикосновения никогда не были в ее правилах.
– Нет, мама, ничего подобного. – Он тоже душитель, профессиональный игрок на понижение, он подавляет зевок так, чтобы она услышала, как сильно ему хочется спать. – Я ни за что не стал бы тебе звонить в два часа ночи.
– Не преувеличивай. Двух еще нет.
– А такое впечатление, что есть. В общем, я тебе не звонил. Может, надо было, но нет, не звонил. Словом…
– «Словом» что?
– Что ты хотела мне сказать?
– Перестань демонстрировать по телевизору свой жилет. – Наверное, ты говоришь о Пене. Думаю, он бы тебя поправил: у него не жилет, а футболка.
– Неважно, как это называется, рубашку надо застегивать доверху.
– Скажи об этом Пену, а не мне.
– Кто такой Пен?
– Твой сын.
– Мой сын – ты.
– У тебя не один сын.
– Который из них он?
– Тот, с пасторскими замашками.
– А ты?
– У меня замашки мота.
Он знает, что она все знает сама.
– Выступать по телевизору в жилете – не мое воспитание, – говорит она.
– Анархо-синдикалистами ты нас тоже не воспитывала. Мой драгоценный братец делает идеологические заявления, за которые отвечает только он сам.
– Ты о жилете?
– Я о футболке. Недовольную молодежь возбуждает вид пожилого политика в футболке.
– Кстати, помнится, меня тоже. У отца Пена – это же был, наверное, его отец? – был полный гардероб жилеток. Я называла это «жилетницей». Он бросал старые на кровать и ждал, пока я их выстираю. Пен был зачат на куче жилеток, так что мне вряд ли следует удивляться.
– Мама!..
– Откуда такая брезгливость? Лично тебя зачали на заднем сиденье «роллс-ройса».
– Если ты позвонила только для этого, то я кладу трубку.
– Ты считаешь, что носить жилетку – это неряшливость?
– Нет, я считаю, что это хуже неряшливости, это притворство. Жилетки соблазняют легковерных. Тебя, например, они однажды соблазнили.
– Так с матерью не разговаривают. Если ты позвонил только для этого…
– Это не я, ты сама мне позвонила.
– Я иного мнения.
Но на самом деле Принцесса не может вспомнить, кто кому позвонил.
* * *
Она ненастоящая принцесса. Это так, забава. Она сама ее придумала.
«Принцесса Швеппссоудоуссер». Настоящее ее имя, то, с которым она появилась на свет, – Берил Дьюзинбери. Менять его на фамилию мужчины ей было не по нраву. По ее словам, «Принцесса Швеппссоудоуссер» – дань забывчивости, замена имени героини «Тысячи и одной ночи», постоянно выпадающего из ее памяти: Ш-ш-ш-ш… ну, вы знаете. Она считала, что это должно забавлять ее великовозрастных детей, помнящих рекламную кампанию 1960-х[1], но ее детей ничего толком не забавляло. В этом они винили ее.
«Ты никогда не впускала в нашу жизнь веселье, – напоминают они ей. – Забавно другое: то, что ты решила, что можешь играть с нами теперь. Честно говоря, это даже неловко. Ты наименее игривая мать из всех, какие только жили на свете».
– Я?
– «Я»! В этом ты вся. Любая другая мать была бы гораздо скромнее.
– В век родительской халатности я учила вас правильно выражаться. Лучше сказали бы спасибо, что родились у учительницы, а не у судомойки.
– Что еще за «судомойка»?
Она мысленно хвалит себя за то, что сдержалась и не ответила: «Твоя жена».
– Твое невежество доказывает последовательность моей системы, – говорит она вместо этого. – Я внушала одно и то же своим ученикам и вам.
– Мы не были твоими учениками, мама…
– Я не договорила.
– Опять твои игры?
– Я никогда не притворялась игривой. Обычно этим грешат папаши.
– Наши отцы всегда отсутствовали.
– Это тоже в природе отцов. Будь добр, удовлетвори любопытство старухи. Ты назвал меня наименее игривой матерью из всех, кто жил на свете. Так сколько матерей тебя воспитывали?
– Можно поручиться, что другие матери не отказываются читать детям сказки перед сном, потому что они, видите ли, скучные и наивные. Господи, ты так и говорила – «наивные»!
– Вот видишь, я научила тебя словечку, которое ты помнишь до сих пор…
– Но не могу употреблять.
– А ты попробуй вращаться в более образованных кругах.
– Я член палаты лордов, мама.
– Мои старания не прошли даром.
– Жизнь – это не просто слова…
– Неправда, жизнь – это просто слова.
– Это еще чувства.
– Чувства!.. Что такое чувства без выражающих их слов? Ворчание, простое хрюканье, пока ты не подберешь слово для обозначения причины твоего ворчания. По этой причине свиньям не дано выразить Weltschmerz[2] или ностальгию по грязи.
– Откуда ты знаешь, что им дано, что нет?
– Они никогда этого не упоминают.
– Когда хрюкаешь от страха, знаешь, что тебе страшно. Мы никогда не говорили о своем страхе, но мы его испытывали.
