В нашем дворе растут два молодых тополька-однолетки. Их посадил отец. Лет пяти, помню, я уже карабкался по ним. Взберусь на самую верхушку и смотрю по сторонам: вижу крышу нашей хаты и широкую кривую улицу, вдоль улицы – канавы. Весной они – русла пенистых потоков. Через них перекинуты мостки. У околицы два небольших озера, заросших осокой. Мимо березняка – гать, обсаженная вербами. Вдаль, к опушке сосновых лесов, уходят поля, а с севера, к Десне, – заливные луга. Гряда невысоких холмов загораживает село от напора вешней воды.
Ширь и приволье!
Вдруг слышу испуганный голос матери:
– Сынок, держись, не впади, та злазь потихесеньку.
Она подбегает к дереву, и я нехотя спускаюсь.
– Ах ты верхолаз! На тебе не вспиваешь шить сорочки та штаны. Будешь лазити ще, то я батькови расскажу.
Живо скатываюсь с дерева: отца побаиваюсь.
Смеркается. Вся наша семья за столом. Ужинаем. Я загляделся на брата Гришу: он исподтишка «строит мне рожи»; несу ложку мимо рта – на столе мокрая дорожка. Вдруг отец бьет меня своей ложкой по лбу:
– Що шкодишь?
Глотаю борщ со слезами.
– Та вин ще малый, бильше не буде, – говорит мать, незаметно подкладывая мне кусочек повкуснее.
Наказание быстро забыто. Ноги у меня до полу не достают. Болтаю ими и нечаянно задеваю отца. Отец в таких случаях строг:
– Вон из-за стола! Сидеть не умеешь!
Обычно его светло-серые глаза добродушны, но когда он рассержен, их взгляд пронизывает и пугает.
– Я что сказал, неслух?
Приходится лезть на печку. Обидно… Издали поглядываю на дымящийся борщ. Хочется есть…
Ужинать кончили. В хате одна мама. Она убирает со стола. Я прыгаю с печи:
– Мамо, мамо, есть хочу!
Она прячет улыбку:
– А що батько сказав? Будешь ще шкодить – ничого не получишь… Ну ось тоби, трохи осталось. Ешь, та быстриш, шоб батько не узнав!..
Отец коренаст, широк в плечах, его узловатые кулаки кажутся мне огромными, и я уверен, что он – сильнее всех.
Он неразговорчив, но в душе мягок, отзывчив, старается помочь людям чем может; это я понял, когда вырос. В детстве хотелось ему учиться, но не пришлось – школы не было. Грамоте выучился самоучкой.
Читать отец любил. Очевидно, поэтому и я рано научился грамоте.
Наше село Ображеевка стоит на самом севере Украины, на Сумщине, между русскими деревнями, поэтому говор у нас смешанный. Отец чаще говорил по-русски.
Мать и сестра – мастерицы вышивать, и вечера они проводят за этим занятием. Я примощусь рядом и рисую в самодельном блокноте зверей и птиц. Отец читает, иногда одобрительно поглядывает на меня и в мой блокнот. Ему хочется, чтобы я стал художником, как наш односельчанин – старик Малышок: ведь на росписи можно и подработать между делом.
Тихо. Вдруг раздается раздраженный голос матери:
– Микита, шо ты там вычитаешь, книжка тоби хлиба не дасть!
Отец молча закладывает страницу и с виноватым видом принимается за починку домашней утвари или плетет лапти.
У матери добрая улыбка и худое, изможденное лицо. Она плохо слышит, и, когда со слезами жалуется на глухоту, мне ее так жаль, что я сам начинаю плакать и хожу за ней следом. Она ловкая, проворная, все время в движении – моет, убирает, стряпает. Но иногда бросит все, упадет на лежанку и застонет:
– Ой, Ивась, больно…
И мне от ее стонов самому словно больно. Хочется бежать из хаты, но удерживает тревога за мать: я ее очень люблю. Не отхожу от нее, подаю пить, поправляю подушку.
Отец стоит рядом, беспомощно разводит руками и тяжело вздыхает.
Мать надорвалась еще до замужества: с детства на ней лежала тяжелая работа. Родом она была из соседнего села – Крупец. Встретились они с моим отцом случайно и полюбили друг друга. Дед хотел отдать дочь по своему выбору и прогнал моего отца, когда тот пришел свататься.
Родители мои поженились тайком. Жили бедно. Отец стал работать на заводе. Семья росла, а вместе с ней и нужда.
Началась Первая мировая война. Отец заболел тифом, хворал долго и тяжело. Хозяйство развалилось.
После Великого Октября отец получил надел земли и лошадь, но поправить хозяйство уже не мог: силы его были надорваны. Как-то, скирдуя сено, он упал с высокого стога; с тех пор прихрамывал, ходить ему было трудно, хворал еще чаще.
Мать видела, что тяжелая работа не под силу ему, но, случалось, попрекала:
– Через тебе сыны на куркуля батрачат!
Я родился в 1920 году и был младшим в семье. Ростом я был невелик, но крепок на удивление; не помню, чтобы хворал. А матери все казалось, что я могу заболеть. С другими детьми она была скупа на ласку, а меня голубила. Отец сердился, что она меня балует.
– Так вин же у мене наименьший, – оправдывалась мать.
С ней у меня связаны самые лучшие воспоминания детства. И такое «событие», как первый выезд в город.
Отец и мать собирались в Шостку на ярмарку. Попросился и я, но отец ни за что не хотел брать. Я – в слезы. Мать, конечно, заступилась, уговорила отца, и он нехотя посадил меня на воз, запряженный кобылой Машкой.
Вот и город. Дома в два-три этажа, яркие вывески – глаза разбегаются. Пока родители ходят по ярмарке, я сижу на возу – разглядываю самое высокое здание на площади и удивляюсь: какие же большие хаты бывают!..
