Дядька сейчас умрет, это я понял сразу. Не может жить человек, у которого в животе застряли несколько пуль. Он смотрел на меня и не видел. О чем он сейчас думает? Наверное, уже ни о чем. Глаза дядьки, еще две минуты назад дикие и плачущие, превращались в мутные стеклышки. Душа прощается с телом, сказала бы бабушка, если бы увидела это. Но если душа все-таки есть и загробный мир существует, то дядьке я не завидую. Гореть ему на кострах и крутиться на шипящей сковородке под радостное улюлюканье чертей. Потому что, перед тем как самому словить в живот очередь из Калашникова, он тоже многих спровадил на тот свет. Самое страшное, совсем не все они этого заслуживали.
К черту, за дядькой я потом вернусь, какой бы не был, не мне судить, но он заслужил, чтобы быть похороненным как положено. Он был настоящим главой Семьи. Сейчас надо самому выбираться, а то буду валяться рядом, пока наши кости не растащат звери.
Я, все еще лежа, осторожно приподнял голову и огляделся. Кусты на той стороне ручья больше не шевелились. Ушел, не ушел? Или сидит, выжидает, держа палец на спусковом крючке? И главное – заметил ли он меня? Если заметил, то мне хана. Китаезы, они терпеливые – будет ждать до последнего.
Ничего нет – я так упорно разглядывал место, откуда прилетела очередь, оборвавшая жизнь самого опасного в этих краях человека, что глаза заслезились. Извиваясь, словно гусеница, я задом стал отползать от бугорка, за который упал, как только услышал треск очереди. Хоть я и не воевал, но жизнь за последние два года так меня натренировала, что действовал я, наверное, не хуже какого-нибудь спецназовца. Я развернулся и, не обращая внимания на содранные ногти, пополз от берега к спасительному лесу. Лишь добравшись до первых деревьев, заполз за них и наконец разрешил себе встать. «Куда ты? – Притормозил я себя, сгорая от непреодолимого желания немедленно рвануть в чащу. – Осмотрись».
Затихшая после грохота выстрелов, тайга уже опять ожила. Где-то затрещал дятел, барабанной дробью показывая всем, что жизнь продолжается. Горный ручей продолжал весело бурлить, не обращая внимания на скрючившееся на берегу тело.
Природа лишь на миг замолкла, глянула на глупые игры людей и снова зажила своей жизнью. Чужого, не лесного звука я так и не уловил. «Значит, ушел. Не будет он столько времени сидеть и ждать. Но все равно надо линять. Дядьку забирать вернусь с родней. Сейчас лучше не рисковать».
Через час я выбрался на тропу вдоль берега Витима и пошел быстрее. Еще несколько часов, и я доберусь до нашей базы в безымянном ручье. Оттуда свяжусь с братом, и будем решать, что делать. Если хунхузы пошли на то, чтобы убить самого Росомаху, значит, началась война, а в таком случае один я ничего не сделаю.
Шагая по мягкой влажной тропе, я время от времени останавливался и прислушивался – не прорежутся ли через мерный шум реки какие-нибудь посторонние звуки. Постепенно, по мере того, как все больше километров отделяли меня от трупа на берегу, я успокоился и невольно начал вспоминать, как я во все это впутался.
Началось все, я думаю, не с меня и не с дядьки, и вообще не с людей в нашем поселке и даже стране. Началось все с одного Генерального секретаря, меченного дьявольской меткой во всю голову. Это после его броских лозунгов о перестройке и о свободе и началась вся та вакханалия в нашей стране, которая привела бывшего известного на весь район охотника-промысловика Афанасия Ивановича Гурулева на эту скользкую, запутанную дорожку, приведшую его в конце концов сюда, на берег Мурикана, навстречу очереди Калашникова. Ну, а я оказался здесь, рядом с ним, уже по совсем другой, мелкой, но зато извечной для человечества причине – мне срочно нужны были деньги. Да, теперь, во времена разгула капитализма, мой родной дядя Афанасий Гурулев был человеком богатым, и даже очень богатым. Это, конечно, по меркам здешним, меркам далекого таежного района, а не по меркам Москвы или Петербурга.
Сразу после того, как разрешили все, Афанасий Гурулев перестал сдавать государству пушнину. Теперь все добытые им соболя, белки, горностаи стали уходить прямо в город, неизвестно откуда вдруг появившимся скупщикам. Сначала они приезжали на жигулях, быстро, по-тихому скупали товар и исчезали, стараясь не привлекать к себе внимания. Но времена изменились, сейчас перекупщики приезжали уже не на «Нивах», а на огромных черных джипах, громко, не обращая никакого внимания на местную власть, обделывали свои дела, а потом гуляли по нескольку дней в появившихся, как грибы, ресторанах и кафе. Перекупщики шкурок теперь ничуть не уступали перекупщикам золота, извечного основного товара, идущего из недр тайги.
Со временем изменился и товар, который они брали охотнее. Конечно, никто не отказывался от соболей, но теперь также дорого ценилась струя – мускусная железа кабарги, маленького клыкастого оленя; медвежья желчь и, по заказу, медвежьи шкуры для украшения загородных домов новых русских буржуинов. Гурулев оперативно реагировал на изменение спроса и переходил на добычу зверей, которых раньше добывал только попутно.
