Пожалуй, не было такого уголка в подлунном мире, где не ходила бы молва о загадочной и удивительной стране Омутляндии. Одни говорили, что Омутляндию назвали так за бескрайние просторы c полноводными реками и озерами, непроходимыми лесами c множеством болот, где сгинуть в трясине или утонуть в омуте проще, чем сломать ноготь, ковыряя в зубах. Другие связывали название с бездонным омутом тамошних женских глаз. Действительно, омутянские девки были настолько красны, что мужскому населению приходилось выпивать несколько бочонков хмельного мёда, дабы умерить похоть, которая, минуя отупевший мозг, рвалась из штанов наружу. Обычно хмель действовал успокаивающе не на всех. Слабые на выпивку организмы расползались по избам или засыпали в обнимку с крынкой мёда, а те, кто выстоял в схватке с зелёным змием, шли драться на кулаках, чтобы хоть как-то отвлечься от нижней мысли. Самые стойкие, выходя из мордобоя победителями, выпивали ещё четверть медовухи, а потом набрасывались на девок и жён, разминая и услаждая свои затёкшие члены. Такие мероприятия называли в деревнях «праздник плотских утех» и проводили их по мере накопления хмельных напитков в закромах и стойкого желания подраться.
Отдельные иноземные счастливцы, посетившие Омутень (так ласково называли страну омутяне) и сумевшие убраться к себе за бугор, сохранив в целости здоровье и зубы, рассказывали о местных достопримечательностях в выспренних выражениях, закатывая глаза и цокая языком. Основной акцент в их побасенках делался, как правило, на разбойниках, зверях, бездорожье, суровом климате и красоте местных дев. Однако все отмечали хлебосольность, весёлый нрав и простодушие омутян.
В одной из множества деревень бескрайней Омутени жила-была Авдотья и её сын Иван. Лет этак девятнадцать тому назад отец Ивана, набравшись медовухи и повыбивав пригоршню зубов у односельчан, в замутнённом сознании овладел соседкой Авдотьей, а проспавшись, наутро собрал котомку с пожитками и сгинул. Так как в угрызения совести омутяне верили с трудом, то народ решил, что всё дело в желании Демьяна (так его звали) сменить образ жизни. Больше его не видели, да и не особо вспоминали. Через положенный природой срок Авдотья родила белокурого голубоглазого мальчонку, которого назвала Ваней в честь героического деда, павшего в сражении за независимость Омутляндии от иноземных захватчиков. Когда Ване исполнилось два года, мать Авдотьи пошла по грибы-ягоды в лес да так и не вернулась, растерзанная волками, а отец отчаянно запил и скоротечно помер, не приходя в тверёзые чувства. Пришлось Авдотье растить сына без подмоги, что не могло не сказаться на развитии мальчика и его характере.
Рос Ванька, как придорожный гриб, – без червоточины, но трухлявенький. На кислых щах и подножном корме. Очень часто ему грезился стол, уставленный едой и закусками, которые он поглощал, запивая хлебным квасом. Еще он мечтал о коне, с которым будет дружить потому, что росший без отца Ванька постоянно испытывал чувство одиночества, так как не мог найти общего языка со своими сверстниками. Деревенские мальчишки его колотили, а девчонки посмеивались над его наивностью и неспособностью за себя постоять. Кроме того, за Ваней с малолетства закрепилось обидное прозвище – Дурак. Ванька так не считал, но доказать обратное не мог, а постепенно свыкся и перестал обращать внимание. Часто он убегал в лес, где слушал звуки природы и впитывал чарующие запахи, вдыхая чистый кислород девственной флоры и возвращаясь домой с большой неохотой. С раннего детства Иван любил слушать всякие сказки, байки и просто россказни. Если рассказчик заканчивал повествование, то Ваня поднимал на него свои наивные глаза и с мольбой в голосе просил: – «Расскажи ещё». Кто-то начинал рассказывать заново, а кто-то, слегка озадаченный, заводил новую байку, но были и такие, кто отвечал вопросом: «Ты что, дурак?». Дураком Ивана называли постоянно за любой проступок. Как-то, еще мальчонкой, он под вечер заглянул в окошко соседского дома, где молодица рожала первенца. Бабка-повитуха колдовала возле роженицы, суетясь и бегая туда-сюда, пока молодуха напрягала утробу, широко расставив колени. Интуитивно понимая, что грядут великие события, Ваня вглядывался в происходящее, растворив шире окно. Повитуха вышла в сени, и минуту спустя роженица закричала, затем затихла ненадолго и вновь истошно заорала. По простоте душевной Иван подумал, что она зовет бабку на помощь, и решил пособить, как умел. Он также истошно заорал в открытое окно, вложив в свой крик всю страсть молодых легких. В это время в светелку из сеней заходила повитуха с большим жбаном теплой воды, но, когда из окна раздался звериный вой молодого волчонка, она с испугу уронила жбан и с криком ретировалась обратно в сени. От этих воплей молодуха заорала еще пуще. Ванька ее, конечно, поддержал как мог, а повитуха продолжала голосить уже на улице. На эту какофонию стали подтягиваться соседи. Кто с вилами, кто с топором, считая, что на деревню совершили набег лихие людишки из темного леса. Через десяток минут возле дома роженицы собралась почти вся деревня. Немного позже Авдотья драла Ваньку хворостиной и приговаривала: «Дурак ты, и впрямь дурак».
