Тень кралась задами, пригибаясь к мерзлой земле. Собаки провожали ее рычанием сквозь зубы, шерсть на загривках вздыбилась. Тень была мерзкой, чуждой, вызывающей инстинктивную ненависть, память о которой хранили многие поколения собак. Но никто не лаял, оберегая последние сны хозяев. Хозяин, вставший не с той ноги, да еще не выспавшись, того гляди, палкой приложит верного сторожа. В конце концов, тень не лезла во дворы. И собаки лишь скалили зубы: мол, подойдешь – огребешь, а лучше ступай себе мимо. Тень не приближалась, скользнула за заборами – и пропала. Вот и ладушки. Ну ее, эту тень. Ворча, собаки вновь устраивались на своих подстилках.
Скрипнула дверь покосившегося домика, загремело ведро. На крыльце появилась женщина, закутанная в некрашеный шерстяной платок и толстый ватник. Она поспешно притворила дверь, чтоб из дома не выходило тепло, и зевнула, прикрывая рот рукой.
Фонарь у ограды не горел, лишь скособочившийся деревянный столб, прогнивший от сырости и неухода, да неопрятная веревка провода, будто случайно зацепившаяся за него, напоминали о том, что уже несколько лет деревенскому монтеру недосуг заменить перегоревшую лампочку. Когда-то для этого было достаточно бутылки самогона. Теперь, с приходом новых русских, в деревне ценилась иная валюта, какой не водилось у Марии Павловны.
Поколебавшись, Мария Павловна решила сэкономить, не стала зажигать свет на крыльце. Полная луна, на фоне которой антенна на крыше казалась жутким, сошедшим с телеэкрана пауком, ярко освещала двор, безжалостно подчеркивая его убогость. Промерзший кран у огорода, давно не крашеный забор, обшарпанный почтовый ящик, прибитый к калитке. Щербатая лавка, рукомойник, корыто. Курятник и хлев, еще более ветхие, чем сам дом. Сиротливость и нищета глядели из каждого угла.
Заблеяла коза. Женщина подхватила ведро и зашлепала к хлеву по раскисшему снегу.
Звезды гасли, когда она закончила все дела. Подоила коз; шикая на квочек, забрала у них два яйца; навела в помещениях для живности порядок, задала корма. Зачерпнула из корыта ковш воды, согрела на плите и умылась.
Когда Мария Павловна скинула в доме платок и ватник, стало видно, что она не растолстевшая к старости бабка, доживающая у родного очага свой век, а вполне еще кондиционная женщина. Худенькая, в простом поношенном платье, с длинной, скрученной на затылке в узел светло-русой косой, в которой почти незаметна была седина. Лицо, на котором жизненные невзгоды оставили печальные складки у рта и глаз – но еще не морщины. Ее, пожалуй, можно было бы назвать привлекательной, если бы не опустившиеся плечи, да безвольная, шаркающая походка, да неизбывная грусть в глазах.
Марии Павловне было двадцать восемь лет.
Она съела яичницу из одного яйца, помогая себе корочкой хлеба, выпила чашку чая без сахара. Аккуратно перелила молоко из ведра в пластиковые бутылки с нарядными этикетками, сложила в авоську. Выходя из дома, плотно обмотала голову платком и запахнула ватник, отчего стала казаться раза в два толще. Ватник в нескольких местах был заштопан.
Она могла бы не надевать платок. Не так уж холодно было, в самом деле – около нуля. Но она не любила, когда новые русские и их горничные пялились на ее косу. Жадно-завидующе. Чтоб у них глаза отсохли.
И не то чтобы она была совсем бедна. Многие односельчане жили беднее. У многих не имелось ни коз, ни курей, одни только колорадские жуки да мужья-алкаши, норовящие пропить хилый прибыток с хилых огородов, чтобы залить свою горькую жизнь. Она могла бы позволить себе и новый, не латаный ватник. Но зачем?
Мария Павловна была молода, но она действительно доживала свой век. В ее жизни не было ни смысла, ни цели. Как захиревшая дикая яблонька, не приносящая плодов, растет себе без полива, без ухода… пока не ударит жестокая засуха либо страшный мороз, или не срубит на дрова чья-нибудь милостивая рука.
Небо на востоке медленно светлело, обещая хмурый влажный день. Почерневший снег расползался в кашу под сапогами, противно хрумкая. Кое-где зажглись окна, но луна закатилась, и в какой-то момент стало темнее – тогда Мария Павловна разглядела в западной стороне, за оврагами и дальней рощей, тусклые огни районной больницы. Антошка. В этой самой больнице восемь лет назад пьяная процедурная сестра заразила СПИДом трех детей. Когда это вскрылось, местные забросали камнями дуру-алкоголичку, у которой даже не хватило ума сбежать. Но не помогло. Не помогло. В этой самой больнице шесть лет назад трехлетний мальчик, лишенный иммунитета, умер от обычного гриппа. Мария Павловна не разузнавала, что сталось с другими. Зачем?
Муж винил во всем ее. Это ты отдала его в больницу. Ты не уберегла. Все из-за тебя. Что ты за мать такая? Будь ты проклята. На поминках он плюнул ей под ноги, покидал в чемодан свои вещи и уехал в город. Мария Павловна не винила его. Просто не на ком больше было сорвать злую обиду, горечь потери. И уж, конечно, не ждала обратно. Зачем?
Трухлявые заборы сменились каменными оградами и ажурными металлическими решетками. В этих домах еще спали. Конечно, им-то не надо заботиться о скотине.