В
лесу становилось все темнее, высокие строгие ели стояли, не двигаясь, в
молчаливом оцепенении смотрели осуждающе и надменно. Из старого черного дупла, на
мохнатую ветку выпрыгнула юркая белка, но не стала грызть орешки, а села на
задние лапки и, уставилась своими карими глазами, в которых переливались
негодование и презрение. Где-то заухал филин, наполняя сумеречный лес жутким
стоном и надрывным плачем. За каждым деревом начали просыпаться лесные
чудовища, протирать глаза корявыми лапами и наблюдать сверкающими в темноте зрачками.
Сумерки сгущались, тропа, и так, чуть заметная среди корней деревьев,
засыпанных толстым слоем опавшей хвои, стала едва различима. Боясь, что
заблудится и останется в этом страшном лесу, замотанная в большую черную шаль,
женщина посмотрела схему, нарисованную на листке бумаги, нашла глазами ориентир
– сожженное грозой и расколотое напополам сухое дерево и, ускоряя шаг, направилась
вглубь чащи.
От сухого дерева, она прошла метров
пятьдесят и лес начал редеть. С трудом пробираясь сквозь молодой и очень густой
березняк, женщина одной рукой отводила упругие шершавые деревца, хлеставшие ее
по лицу, а другой, постоянно поправляла цепляющуюся за ветки и сползающую на
плечи шаль. Внутри ее все сжималось от страха, но какая-то неведомая сила
толкала вперед и упрямо твердила на ухо: «Иди и не бойся». И она шла, защищая
лицо от хлестких ударов, запинаясь за корни, проваливаясь между кочек, обдирая
руки у колючих кустов боярышника.
Избушка появилась перед ней внезапно и
резко. Женщина испугалась и чуть не вскрикнула, но, вовремя успела закрыть
шалью рот, в страхе, что ее крик разнесется по лесу чудовищным многоголосьем и
разбудит все самое страшное и злобное, уснувшее под корягами и по дальним
рямам.
Собрав все мужество, она протянула руку к гладкой,
позеленевшей от времени ручке, в
последний момент, хотела отдернуть ее и развернуться, но, неведомая сила опять
зашипела совсем рядом: «Иди, иди и не бойся». Ведомая злобной жутью, чувствуя
себя как в страшном сне, она дернула ручку на себя, дверь открылась и она
вошла. Голова закружилась от спертого воздуха, перемешанного с настоями трав и
горечью полыни. Постояв минуту, она
пришла в себя и осмотрелась.
Перед ней на середине избушки, за грубо
сколоченным деревянным столом, сидел старый седой дед. Из-под белых, нависших
бровей, смотрели на нее два иссиня-черных глаза долгим и испытывающим взглядом.
Позади него, на шесте горела лучина, а на столе светилась зажженная свеча.
- Здравствуйте,
- поздоровалась вошедшая женщина, и не узнала своего голоса, он стал хриплым и
сухим, как будто шел откуда-то из-под земли.
- Землю
с могилы принесла? - спросил дед, каким-то железным голосом, и все также испытывающе,
смотрел на нее.
- Принесла,
- тихо проговорила женщина, ее голос дрожал, - и фотографию принесла.
- Ложи
на стол, - проговорил он, и женщине показалось, что рядом опять заскрежетало
ржавое железо.
Женщина положила на стол свернутый вчетверо
бумажный лист с фотографией и тряпичный мешочек с могильной землей. Трясущимися
руками достала из кармана завязанный узелок, развязала и расстелила перед колдуном.
В свете свечи заиграли сверкающими огоньками: два золотых кольца: одно
обручальное, другое с камнем; увесистые золотые сережки с подвесками-шарами и
толстый золотой православный крестик. Старый колдун посмотрел на приношение,
поднял свои угольные глаза, в которых сверкали злые искры.
- Жалеть
не будешь? Большой грех на душу берешь, - многотонная ржавая бочка рухнула
совсем рядом и развалилась на куски.
- Не
буду, - еле слышно ответила женщина.
- Тогда
ступай, - железо скрежетать перестало, старый колдун положил руки на стол, по
обе стороны свечи и, как будто застыл.
Не чувствуя под собой ног, женщина
попятилась, с трудом нашарила ручку за спиной, отворила дверь и выбралась из
избушки.
***
Колеса мерно стучали по рельсам, и каждый
перезвон отсчитывал новые километры дороги. Поезд торопился к солнечному
берегу, теплому морю и удивительным южным ночам.
Лида любила смотреть в ночные окна вагона. В
темноте рисовались причудливые деревья, время от времени мелькали станции,
ночные города светились тысячами огней. Везде крутила свою карусель
трудяга-жизнь, бурлила в городах, размеренно двигалась в небольших деревеньках.
Последняя
ночь в поезде. Где-то далеко остались бескрайние казахстанские степи, выжженные
палящими лучами солнца. Громады Уральских гор вздымались на отвес от дороги и
уходили ввысь. Среди скал чудом держались корнями сосны, казалось, любой дождь
сможет победить эти смелые деревья. Когда проезжали просторы Матушки-Волги, то
в памяти всплыли слова великой певицы о широкой красоте русской реки. Мамаев
курган поразил своим величием и размерами. Хорошо, что дети увидели знаменитую
«Родину-Мать» вот так, рядом, и рассмотрели ее, пока поезд огибал выступ
кургана. Сегодня, на приближении к югу, явно указывали пирамидальные тополя,
встречающиеся в поселках.
Вагон спал безмятежным сном в ожидании
завтра, когда можно будет окунуться с головой в теплые и ласковые морские
волны. Начнется суматоха с заселением, разбором вещей, а сегодняшняя ночь еще
располагала к покою и отдыху, как затишье перед бурей.
