Он ехал по ночному городу. Огни фонарей отражались на его сверкающем новизной Ferrari. В салоне тихо играла "Лунная соната". Вообще-то он не поклонник классики. Любил прокатиться с ветерком и чтобы непременно музыка долбила. Но сегодня захотелось именно чего-то тихого, спокойного, чего-то такого, что бы не отвлекало от раздумий. Сегодня он уехал, чтобы побыть наедине с самим собой.
Проезжая под мостом, он заметил выступающую из темноты женскую фигуру, прислонившуюся к холодной, сырой стене. Едва озаряющий ее свет огней выделял сетчатые чулки и яркие губы. Он проехал мимо, не уделив ей большего внимания, чем какой-либо другой прохожий, только если он не навеселе. Наверное, он проделал уже по меньшей мере метров 500, как вдруг решил вернуться. Она стояла все на том же месте, ничуть не изменившись в позе. Живая статуя. Он притормозил, открыв окно.
– Заболеешь, – крикнул он ей.
Неспешным, но уверенным шагом она двинулась к машине. Облокотилась на раскрытое окно. На него пахнуло дешевыми духами, схожими по аромату с освежителем для воздуха, смешанными с винстонским дымом. Наверное, она только что выкурила сигарету. Какой непривычный запах. Его жена пользуется только Chanel, регулярно катаясь за ними в Париж.
– Заботит мое здоровье? – спросила она.
Только теперь, когда ее лицо находилось в нескольких сантиметрах от его, он разглядел ее кроваво-красные губы и густо подведенные черным карандашом глаза. Никаких сомнений, касательно ее принадлежности к первой древнейшей, не оставалось.
– Если ты заболеешь, мне прибавится работы, – ответил он.
– Доктор?
– Да.
– А если я уже больна? Вылечишь?
– У меня будет к тебе встречная просьба. Садись.
Не требуя повторного приглашения, она обошла машину спереди и села на соседнее с водительским место. В свете фар блеснули обтягивающая длинные стройные ноги кожаная юбка и металлические шпильки туфель, размером со шприц. Его жена никогда бы себе такого не позволила. На него вновь пахнуло освежителем.
– Куда едем, доктор?
Не дав ответа, он надавил на газ и понесся по прямой, выжимая 160 км./ч. Ночной ветер продувал салон машины, ероша волосы на ее голове. Короткая стрижка позволяла рассмотреть все прелести, ничего не заслоняя собой. Но он, старался не отвлекаться на это, выезжая временами на встречку и обгоняя никуда не спешащие авто. Бесшабашные чувства в этот вечер, думал он, смогут освежить его, растормошить. Он был погружен в себя. Молчание и бетховенские увертюры стали для нее невыносимы. Она попробовала завести разговор:
– Любишь Баха?
– Это Бетховен, – последовал краткий, ничего не выражающий ответ.
– А по мне никакой разницы. Разве различишь одно пищание скрипки от другого?
Он снова ничего не ответил. Что еще можно было ответить девушке, не чувствующей разницы между великими композиторами? Он и сам-то и не сильно ее ощущал, просто знал, что жена слушает именно Бетховена и хранит его в бардачке. Наверное, поэтому и не ответил. Десять минут или час прошли в молчании, сложно сказать. От скорости захватывало дух, и время вместе с ними летело в неизвестность.
