Яркий свет солнца, проникавший в комнату через окно напротив, назойливо слепил сквозь закрытые веки, своим жаром то и дело заставляя меня освобождать свои ноги из-под пледа. Вот бы стакан воды, а проснувшись, можно и кофе. Но вставать нельзя. Стоит только принять вертикальное положение, как мучительное похмелье настигнет меня, основательно схватив своими чугунными тисками за голову. Какого дьявола я так крепко напился вчера? И почему мне сейчас так жарко? Собрав остатки воли, я открыл глаза.
– А, проснулся? Доброе утро! – услышал я знакомый голос.
Мама? Что ты делаешь в моей квартире? Я попытался вспомнить, в какой момент она успела приехать из Пыть-Яха в Ханты-Мансийск, как узнала мой адрес. В конце концов, неужели я сам открыл ей дверь? Я приподнялся, чтобы немного осмотреться, как неожиданно для себя заметил, что нахожусь не в своей квартире.
– Очень приятно, когда ты приезжаешь! – продолжала мама, присев на край дивана. – Но к чему такая внезапность? Ты не позвонил, не предупредил. Приехал среди ночи, ничего толком не объяснил. У тебя что-то случилось?
– Как я оказался здесь? – в моей голове до сих пор не укладывалось, как я мог уснуть в Ханты-Мансийске, а проснуться в Пыть-Яхе.
– Приехал ночью, – как ни в чём не бывало ответила мама. – Наверное, на автобусе добрался? Ты всегда так ездил.
Я не помнил, что садился в автобус, равно как и не мог вспомнить, как вообще прошла эта ночь. Откровенно говоря, сейчас не стоило тревожить и без того больную голову. Кровь ритмично пульсировала, постепенно усиливая боль. Я потёр виски в надежде, что это мне поможет.
– Что? Что случилось? Голова разболелась? – обеспокоенно спросила мать, собравшаяся было на кухню. – Проклятое давление! Ещё вчера было пасмурно и плюс пятнадцать. А сегодня смотри, как резко температура поднялась! Жара прямо с утра.
Что? Я поднялся с дивана и подошёл к окну, до сих пор соображая, почему в феврале на улице стоит такая неимоверная жара. За окном был летний пейзаж, во дворе стояли деревья, сплошь покрытые свежей листвой, по зелёной траве носились детишки, радостные от такого внезапно наступившего тепла, соседская собака жадно пила воду из лужи.
– Пойдём завтракать, чайник только что вскипел, – позвала мать из кухни. – Ты будешь чай или кофе?
Не мешало бы выпить крепкого кофе, чтобы «вставить» голову на место, но та буквально раскалывалась на части от боли, поэтому я решил отказаться от этой идеи.
– Я буду чай. Чёрный. И пакетик не вынимать. Мам?
– Что?
– А овсянка в доме есть?
– Нет, – она выглянула из кухни. – Мы ведь её не едим. А ты когда начал завтракать овсяной кашей?
Странно. Я вроде бы второй год только так и питаюсь по утрам, а такое ощущение, как будто она об этом узнала только сейчас. Я ещё раз посмотрел в окно. О том, что я уснул в феврале, ничего не напоминало. Вошёл в кухню и осмотрелся. На стене висел календарь, ничем не приметный, наверняка, в большинстве квартир висит что-то подобное. На нем был изображён кролик в окружении ёлочных игрушек и прочей декоративной мишуры, а в углу красочным шрифтом аккуратно было выведено – «2011 Год – Год Кролика». «Этот календарь нужно было выкинуть ещё четыре года назад», – подумал было я, и тут меня осенило.
Мама меняла настенные календари каждый год. Когда вовремя, в начале января, когда с опозданием на пару месяцев, но по логике, среди лета именно этого календаря в кухне висеть не должно. Если год сменился, в этой глянцевой картонке не было никакого смысла. Или он всё-таки ещё был? Заподозрив неладное, я решил осторожно спросить.
– Мам, а какое сегодня число?
– Двадцать пятое июня.
– А год?
Мама, стоявшая в это время у плиты за приготовлением оладьев, оглянулась. Во взгляде явно читалось удивление.
– Дим, с тобой всё в порядке?
В разговоре зависла неудобная пауза. А что, если мои подозрения оправдаются, и я каким-то чудом оказался в две тысячи одиннадцатом году? И как прикажешь объяснить это матери, чтобы она не подумала, будто я сошёл с ума?
– Наверное, это давление. Сны снятся странные, – тут же нашёлся я. – Представляешь, приснилось, что я живу в шестнадцатом году. И так всё реалистично. Будто я женился, правда, через пару лет развёлся, у нас с бывшей женой остался сын. Кстати, он очень похож на меня. И вот я засыпаю в феврале шестнадцатого года, представляешь, а просыпаюсь, и такое ощущение, будто это всё в реальности со мной произошло. Вот теперь и соображаю, в каком году я сейчас.
– Ну, даёшь! В одиннадцатом, в каком же ещё? – успокоилась мать и снова отвернулась к плите.
И тут я сел с раскрытым ртом.
После завтрака я решил пробежать пару километров. Это могло бы как минимум отвлечь от головной боли и помочь понять, что со мной происходит. Бежалось почему-то тяжело, каждые сто метров мне хотелось остановиться, чтобы перевести дыхание, а простенькие подъёмы превращались в настоящую пытку. «Как-то странно для моего тренированного организма», – думал я. Мне казалось, что у меня был уже приличный опыт подобных пробежек, и эта должна была стать всего лишь небольшой разминкой. Я отчётливо помнил о том, что регулярно бегал, независимо от сезона и погоды, даже бросил курить, но организм был об этом совершенно противоположного мнения. После двух километров дистанции я устал так, как не уставал, когда бежал полумарафон, а это целых десять таких дистанций. Хотя, сейчас я уже сомневался, что вообще когда-то совершал пробежки. Ноги гудели от непривычной нагрузки, сбивчивое дыхание, боль в лёгких и кашель выдавали во мне курильщика со стажем. В одиннадцатом году я не был спортивным парнем, это факт. Версия с перемещением тела во времени отпадала, иначе я бы выдержал такую короткую пробежку, если бы не пробежал больше. Мне пришлось остановиться, чтобы перевести дыхание и немного передохнуть. Я оглянулся в сторону дома – если идти пешком, то это займёт двадцать, а то и двадцать пять минут времени. Немного отдышавшись, я решил, что бежать всё-таки разумнее и быстрее.
