– Да не шейте вы мне рвачество и бездушие! Хотите – богатством поделюсь? «Роллс-Ройс» на вас отпишу? Нашлись, понимаешь, благородные! – Успекаев, директор кладбища «Климовское 1», шагал взад-вперед по своему офису – если эту его конуру с ноутбуком на видавшем виды столе, с сейфом, платяным шкафом из ДСП, промятым диванчиком из кожзама и углом наподобие кухоньки с раковиной и микроволновкой язык повернется назвать офисом, – нервно жестикулировал и бросал, как плевки, фразы в отмазку своей вины. А вины-то его в рассматриваемом случае, если начистоту, вовсе не было. Ясно, что не было. Во всей нашей необъятной стране творится одно и то же, а если по правде, не только в ней одной: сам по себе бизнес уж больно щекотливый.
Нарышкин в глубине души понимал, что директор не лукавит. До того, как сюда явиться, он подробнейшим образом изучил ситуацию с отказниками, даже имел разговор по телефону с парой-тройкой персон, которые волею судеб не смогли предать земле тела своих одиноких брошенных родственников. А что поделаешь, если на момент их смерти в России не оказывалось никого, кто мог бы организовать похороны и проводить их в последний путь как подобает, как положено? Приходит время – и уже постфактум, спустя месяцы, а то и годы все-таки находится человек, которого в нужную минуту не оказалось рядом, а сейчас, только сейчас, когда уже слишком поздно, он пытается что-то изменить. Взять хотя бы последний случай. Нарышкин пообщался по скайпу с неким Валерием Терентьевым. Программист, работал по контракту в Канаде, в транснациональной корпорации – не хухры-мухры! Так вот: когда в какой-то замшелой деревне под Смоленском преставился его одинокий, как перст, дядя, Валерий находился за океаном, и в ближайшие полгода на родину не собирался даже в мыслях. С дядей этим он не был в тесных отношениях, однако, будучи человеком совестливым, изредка ему позванивал, спрашивал о житье-бытье, о том, может ли еще родственник дойти на своих клешнях до сельского продмага, чтобы отовариться едой, узнавал о погоде в средней полосе и беседовал о всякой прочей банальной ерунде. Все это бессмыслица, конечно, и никакого реального толку эти разговоры по телефону не приносят, но Валерий понимал: дяде крайне важно, чтобы хоть одна живая душа на свете о нем справлялась. И вот звонит он как-то из Канады – а к трубке дядя не подходит. Ладно, мало ли – может, в огороде копается, не к спеху, как-нибудь потом наберу. Звонит через неделю – та же ерунда. Напрягся. Звонит уже в учащенном режиме, то есть буквально на следующий день – тишина. А потом выясняется, что дядя помер и что соседи узрели этот факт спустя несколько суток, да и то по случайности: труп в доме стал разлагаться и вонять. С кем им контактировать, кого ставить в известность? Близких родственников у этого дяди нет, друзей-подруг тоже. Взяли и похоронили как отказника – за госсчет, в соответствии с законом «О погребении и похоронном деле». Терентьев долго рассказывал обо всех ужасах ритуала, с коими Нарышкин впоследствии и сам столкнулся. Но сейчас не об этом. Каким-то чудом региональной администрации удалось откопать терентьевский канадский телефон, Терентьеву позвонили и все объяснили. Это еще хорошо, что так. Ну и, разумеется, прилететь ему в Россию «по горячим следам» не удалось. Босс в компании ему сказал: «Вау, так похороны уже состоялись? Ну и какой, Вал, тебе смысл лететь в Рашу сей же час? У нас в разгаре серьезный проект: доделаем – лети». И вот Терентьев, наконец, прилетает, является на кладбище, а могилы-то и нет. Вернее, есть, но… как бы сказать… братская, вперемешку с десятками других отказников. И такая история – капля в море, как говорится, одна из…
Случай Нарышкина сильно походил на терентьевский. По этой причине, собственно, он и сидел сейчас в офисе директора кладбища «Климовское 1» и выслушивал оправдательную речь А.И. Успекаева. Почему он приехал именно сюда? Да потому что обращаться было больше не к кому. Именно с подачи Успекаева его, нарышкинский, отказник был наравне с другими, поступившими в морг во время бурных майских праздников, завернут в транспортировочную бумагу – гроб в таких случаях, как выяснилось, не используется, хотя деньги на него государство выделяет, – далее был выгружен из минивэна на самом отшибе территории рядом с кладбищенским забором, а затем сброшен и закопан экскаваторным ковшом в небольшую яму.
– Сейчас-то вы от меня чего хотите? – продолжал Успекаев свою гневную тираду. – Справедливости? А где вы были, когда ваш Козлов умер? А? Вот то-то и оно. Все мы задним умом крепки.
– Хорошо, – сказал Нарышкин, – а почему там хотя бы креста с именем нет?
– Плохо искали, значит. Крестов мы не ставим, а доску с табличкой – на ней ФИО, дата рождения и смерти – всегда втыкаем. Хотите – пошли вместе поищем, если вам от этого легче станет.
Успекаев не боялся Нарышкина. Как администратор, имеющий дело со смертями не один десяток лет, он навидался всякого: и как братков застреленных хоронили в девяностые, и как престижные места под могилы выбивали, и как водружали VIP-памятники, а потом их же демонтировали и эксгумировали тела, и прочая, и прочая, и прочая. Поэтому сегодняшнее появление у дверей своей конторки шикарного черного «Лексуса», откуда вылез седеющий и дорого одетый мужик – Нарышкин – он воспринял без нервов, зная, что в состоянии разрулить любую проблему, связанную с покойничками, как он их ласково называл.
