Мозги плавились. Телефон вывалился из рук и упал на пол. Я медленно скатываюсь вниз по стене, потому что ноги дрожат и не держат меня. Все тело дрожит.
На меня накатило ужасное, безумное, безнадежное отчаяние, сопровождаемое холодным бессилием. Это чувство, когда краски мира начинают казаться тусклыми и размазанными, как будто смотришь в серую экранную рябь телевизора; когда кажется, что это всего лишь сон, что этого просто не могло произойти; когда кажется, что последний смысл, последняя ниточка, державшая тебя на привязи у пристани под названием «жизнь» резко обрывается.
Вспышкой перед глазами встает ее ответ: «Нет». Телефон летит в стену и разбивается вдребезги. Я хватаю букет цветов и исступленно луплю им по полу, – вокруг разлетаются кроваво-красные лепестки, будто осколки надежд, – а потом со всей дури швыряю изуродованные цветы в стену.
И вдруг мое «я», мое понятие о смысле жизни и о цели бытия начинает тускнеть; и вот последняя надежда, подобно умирающему красному карлику, стремительно выгорает. Кончено. Больше нет Саши. Теперь есть только холодный темный объект, лишь тусклое воспоминание о нем.
Желтый свет отражался от мокрого асфальта. Где-то вдали слышался писк светофора. Небо покрыло город черным куполом. Задувает тоскливый холодный ветер, заставляя шмыгать носом.
На улице совсем никого. Только холодный моросящий дождь долбится С. в куртку. Только дождь обнимает его. Только дождь говорит с ним. Слышен слабый звук заплетающихся шагов. Его собственных шагов.
В голове – пустота. Его пьяное, опустошенное сознание теряется где-то среди ночи, среди стен этих панельных домов. С. ничего не понимает. Осознается лишь страдание. Но того, кто кинулся бы жалеть самого себя, больше нет.
Спустя несколько минут бутылка летит в мусорку. Промах. Она разбивается об асфальт. С. видит перед собой лишь зыбкие бело-желтые блики. Голова кружится, время замедляется. Но даже в таком состоянии он дошел до места, насквозь пропахшего мертворожденным счастьем. Воображение мучительно и ужасно создавало галлюцинации: ее веселый смех, от которого он начинал улыбаться как придурок; ее губы, как маки; русые волны волос; ее рука, хватающая руку С. Теперь ему некуда деться от этого. Он обречен на вечную болезнь воспоминаний, потому что весь этот район, каждая его чертова улица, еще пахнет ими, здесь еще есть их остаточные образы, ветер все еще носит по воздуху отзвуки их голосов.
Порой сознание возвращалось к нему, и сквозь сплошной мрак выплывали обрывки реальности: ремонтные работы, грязь; какой-то парк; обрыв, внизу которого река. С. поставил ногу на хлипкий деревянный настил моста и замер. Что там, на той стороне? Ничего. Все те же страшные силуэты одиноких деревьев.
Он рухнул на скамейку и вновь провалился в пьяное беспамятство. Где-то вдали С. увидел свет, приближающийся ко нему. Он сразу все понял. Перед ним стояла смутно знакомая девушка. Голубоглазая, русоволосая. Ее тревожный печальный взгляд выражал искреннее беспокойство.
– Что же ты с собой делаешь, Саша? – грустно спросила она.
Он молчал. Просто не было сил говорить.
Она долго смотрела на него. Наконец С. поднял взгляд и посмотрел ей в глаза. В сознание сотней игл вонзились воспоминания. Тупая боль отчаяния сжала сердце. Он видел, как они впервые встретились, видел, как она улыбалась ему, предлагая прогуляться и поближе познакомиться. Видел, как они танцевали медляк на вечере танцев. Видел ее опущенные в смущении глаза. И самое страшное: он видел ее улыбку; очаровательная, прелестная, преисполненная теплоты, она заставляла глупо улыбаться в ответ.
Врала…
Она врала!
Он всегда врала!!!
Он стиснул зубы и закрыл глаза, готовясь терпеть.
Взмах.
– Это ведь не конец! Прекрати!
Она схватила его за руку. Что-то маленькое вылетело из нее, блеснуло в лунном свете и с лязгом упало на брусчатку.
Девушка взяла С. за руку и поманила за собой. Мозги вновь начали плавиться: он то погружался во тьму, как в воду, то выныривал из нее, улавливая отдаленные картины действительности: ночь; цепочки фонарей; мокрый асфальт.
С. в одно мгновение протрезвел, когда понял, что стоит около ее дома. Десятый этаж. Он врос в землю. Ноги увязли в трясине безнадежности, а плечи опустились под тяжестью одиночества. И нахлынули воспоминания: малиновое небо, свежесть; смех Мари, персиковый запах ее волос, бескрайняя голубая вселенная ее глаз. Тоска сковала сердце. Стало до того тошно, что голова закружилась. Но он не уходил.
Дождь все еще моросил. Его капли стекали по лбу, попадая в глаза; по шее – за воротник. Он почти не чувствовал рук от холода, но пока смотрел на ее десятый этаж, запрокинув голову вверх, ему было плевать на все. На ее кухне горел теплый оранжевый свет. Вокруг С. – мрак и сырость.
И вдруг сквозь губы вырывается смех. Совершенно сумасшедший хохот.
– Как такое могло случиться? – бубнит он себе под нос и начинает смеяться еще больше.
