Paris, то есть Париж. Знаете, это такой город… Это город исполнения заветных желаний! À Paris, то есть в Париже, каждый находит то, что искал, и обретает то, за чем приехал.
Кто-то бродит по залам Лувра и восторженно причитает про себя: «Мона Лиза! Венера Милосская! Ренуар, Ван-Гог, Сезанн! Да не во сне ли я?!»
Кто-то, задыхаясь не то от крутизны улочек, не то от восхищения, поднимается на Монмартр, глядит с его высот на огромный, тающий в дымке (Париж всегда тает в легкой романтической дымке, даже в самый ясный день) восхитительный город и чувствует при этом никакие не мучения[1], а ошалелое, щенячье, незамутненное счастье оттого, что, как поется в оперетте, «у ног твоих лежит блистательный Париж…».
Кто-то сидит за столиком бистро, выставленным на тротуар, потягивает какой-нибудь там сюз, или кир, или другой аперитивчик, или просто кофе из такой крохотной чашечки, что не поймешь, пьешь ты или просто вдыхаешь горький, черный, горячий аромат. Сидит, стало быть, греется на солнышке, наслаждается зрелищем (за этими столиками, выставленными на тротуар, нормально есть невозможно, можно только глазеть по сторонам): поток машин, поток людей, солнце, ветер, шелест платанов, смех, запах бензина, откуда-то музыка налетает… это совсем необязательно Ив Монтан, но все равно – Paris, de Paris, À Paris![2] – и ощущает себя настоящим парижанином, потому что так умеют сидеть в бистро (в разгар рабочего дня, между нами говоря!) только настоящие парижане.
Кто-то шляется по авеню Опера́, или по великолепным, ошеломляющим Елисейским Полям, или по сонному Тюильри, бросая взгляды на проходящих мимо женщин, и размышляет: «А ведь лгут люди, будто француженки вовсе не красивы! Красивы и на диво элегантны!» Но тут есть одна тонкость… Если женщина красива – значит, она не француженка. А если элегантна – значит, француженка непременно. Так, как парижанки, носить одежду не умеет никто. Даже и пытаться не стоит.
Кто-то с обалделыми глазами носится по этажам Галери Лафайет, столбенея то около одного бутика, то около другого, периодически спускаясь на первый этаж, где продается парфюмерия, чтобы, словно наркоман, припасть к букету невероятных ароматов от Сен-Лорана-Кардена-Риччи-Арден-Диора-Ланком-Барбери-Шанель-Кензо-Сисле-Живанши-Дольче&Габана… et cetera, et cetera, et cetera.[3]
Ну, короче говоря, каждый находит в Париже то, что искал, и обретает то, за чем приехал. Некая особа по имени Алена Дмитриева, к примеру, какое-то время пребывала в уверенности, что приехала сюда ради того, чтобы прочесть новую книгу и заодно узнать ужасное слово «fracture» – «перелом». Потом она решит, будто оказалась здесь для того, чтобы обнаружить два трупа. Потом – чтобы научиться танцевать аргентинское танго в стиле милонгеро. Потом – чтобы покопаться в ящичках с хрустальными подвесками. Потом… Потом она вообще перестанет понимать, что здесь делает…
А начиналось все возвышенно и интеллектуально. Алена пошла в русскую библиотеку на рю де Валанс, что находится в пятом округе Парижа. Библиотека замечательная – основана самим Иваном Сергеевичем Тургеневым, отчего и называется Тургеневской.
Алена подошла к дому и нажала на кнопку внизу кодового замка. Замок щелкнул, Алена толкнула дверь, пересекла зеркальный, чистенький подъезд, в котором по-прежнему стоял сильный запах краски, и подошла в лифту. На ручке кабины болталась табличка с надписью: «Fermé!»
Алена пожала плечами – странная табличка. Обычно, если лифт не работает, так и пишут: «Excusez, l’ascenseur ne travaille pas!», то есть «Извините, лифт не работает!». А тут почему-то сообщают: закрыто, мол. И без всяких извинений. Ну и ладно, fermé так fermé. Видимо, даже французы устают быть беспрестанно вежливыми. Алена миновала лифт и вошла в лестничный отсек, в котором находилась самая крутая и неудобная в мире лестница. И, шагая со ступеньки на ступеньку, подумала: «Похоже на подъем на какую-нибудь колокольню!»
Это была ее последняя связная мысль за довольно долгий промежуток времени, потому что, когда она дошла до поворота лестницы и начала подниматься на площадку, где находилась библиотечная дверь, кто-то вдруг метнулся сверху и с силой рванул сумку из ее рук. Алена потеряла равновесие, резко развернулась и сорвалась со ступеньки, на которой стояла. Каким-то чудом она успела уцепиться за перила, однако падение не остановила, а просто задержала его, сорвалась не куда-нибудь в подземелье замка Иф, а всего лишь на три ступеньки. Впрочем, и этого ей оказалось вполне достаточно, потому что она упала на оба колена, причем упала так, что…
Сначала у нее заискрилось перед глазами, а потом тошнота подкатила к горлу от несусветной боли. И весь мир как бы померк. «Понимаешь, это остро, очень остро!» – пробился сквозь шум в голове чей-то прочувствованный голос. А песня была когда-то со словами: «Понимаешь, это остро, очень остро – солнце, ветер, море, сопки и дожди…», что-то в таком роде. Они пели ее с девчонками и кавалерами в Хабаровске, у костра на высоком берегу Амура. Кстати, была еще одна песня, как раз про высокий берег Амура, на котором кто-то стоит… Часовые родины, вот кто! Они там стоят, а она тут лежит. Она, Алена Дмитриева, лежит, поверженная во прах…
