Поздно вечером, почти ночью, я сидел в кабинете, неторопливо разбирая старые бумаги. За окном стоял ноябрь, мерно и глухо шлепала вода по причалу за стеной, и тем уютнее казалось тепло старинного дома. Выстроенный пару сотен лет назад на скалистом берегу залива, он видом и толщиной стен напоминал средневековый замок. Два этажа неровной каменной кладки, две невысоких башенки с торцов здания – дом был оплотом моего душевного спокойствия.
Беспросветная безлунная и безветренная ночь дополняла настроение до полного равновесия – всем знакомо чувство защищенности, испытываемое в паршивую погоду в тепле собственного дома. Тебе никуда не надо, никто не заставит тебя высунуть нос из норки в беспокойный мрак ненастной осенней ночи…
Темные стекла окон отражали мягкий свет торшера, окружавший желтым конусом кресло, в котором я устроился. Рыхлая неаккуратная пачка бумаги лежала на столике под лампой. Я брал сверху несколько листов, быстро их просматривая. То, что требовало внимания, складывалось на колени, сомнительное отправлялось на ковер под ногами. Ненужные бумаги я комкал и, почти не глядя, швырял в корзину под письменным столом. Попасть удавалось не чаще, чем наполовину, остальное валялось на полу, слегка мерцая на темном фоне и напоминая облака на ночном небе.
Разглядывая очередной замусоленный лист с потрепанными краями, я задумался, не устроить ли в кабинете камин. Стало бы намного уютнее, да и мусорная корзина была бы ни к чему… Тут мое внимание привлек листок, лежавший сверху пачки – боковое зрение заметило непривычно крупные буквы. Повернув голову, я присмотрелся. Действительно, малочитабельный изломанный готический шрифт. Непонятно, что за бумага и откуда она у меня взялась?
Я задумчиво зевнул, расправил затекшую спину, быстренько рассортировал то, что держал в руках: на колени, на пол, в корзину… Еще раз зевнул – поздновато уже – и лениво потянулся за странной бумагой. В круге света появилась мужская рука, схватила заинтересовавший меня лист и растворилась в темноте. В первое мгновение я был поражен не столько тем, что в комнате есть еще кто-то, кроме меня, сколько радужным сиянием ногтей, переливавшимся от золотисто-зеленого до ярко-синего.
Мужчины обычно не красят ногти, тем более столь непривычным и вызывающим образом. Но рука точно была мужская, хотя и узкая, с тонкими длинными пальцами. Я перевел взгляд на свою – очень похожа, только ногти не осквернены цветами павлиньего хвоста. И вот тогда я испугался! Сердце забилось об ребра, кровь застучала в ушах. Я подскочил, рассыпав вокруг себя стопку листов, лежавших на коленях. Привычный шорох падающей бумаги постепенно перешел в тихие мерные звуки, раздававшиеся надо мной.
Шум наверху становился все громче. Судорожно хватая воздух пересохшим горлом, я поднял голову. В полумраке под потолком решительно шагал неизвестный мужик. Ноги отказались меня держать и уронили обратно в кресло. Я зажмурил глаза, отчаянно прислушиваясь. Шаги удалялись, постепенно затихая. Когда я собрался с силами, чтобы поднять веки, стало тихо. Пересиливая себя, снова посмотрел на потолок. Никого! Настороженно вслушался – только прибой лениво плюхает в полной тишине ночи.
Некоторое время я сидел, судорожно вцепившись в подлокотники кресла, ставшего для меня воплощением безопасности. Решимости встать и покинуть его хватило много позже. Думаю, я боялся отцепиться и выйти наружу, как мышь боится высунуться из норы – так, на всякий случай… Когда рациональный рассудок постановил, что опасность миновала (да и существовала ли она вообще?), я встал и включил свет.
На ярко освещенном потолке никаких следов не обнаружилось. Померещилось, что ли, спросонья? Я прогулялся по всему кабинету вдоль стен, заглянул под стол, за книжный шкаф, за портьеры. Немного подумав, наклонился перед креслом. Нет! Никого и ничего подозрительного! Приснилось… А бумага, вздрогнуло напуганное сознание? Холодный рассудок легонько похлопал его по плечу – уймись… И бумага тоже.
