Бежать приходится со всей возможной скоростью, хотя уже без пяти минут утро, и я почти совсем выдохлась. Не ожидала встретить стаю так поздно, рассчитывая к этому моменту закончить пробежку и начать двигаться обратно. Однако что-то задержало собак на верхних уровнях.
Даже в полной тишине еще спящего Муравейника их совсем не слышно. Они не мчатся за мной всей оравой, одиночные тени я замечаю и выше, и ниже меня на платформе напротив. Кто-то выскакивает из перпендикулярного моему движению коридора, мне едва удается с ним разминуться. Еще пара некрупных особей встречается мне прямо на пути. Они бросаются мне под ноги, так что приходится быстренько поменять курс и заскочить на ограждение, а оттуда забраться на грязнущие крыши хлипких киосков. Боясь, что они развалятся под моим весом, я ползу на другую сторону и тут же вляпываюсь в какую-то гадость.
Включаю свой слабенький фонарик, хотя лавировать между островками протухшей еды, которой закидана фанерная крыша, можно и просто по мерзкому запаху. Вот зачем закидывать свои объедки туда, где нет доступа для уборочной техники? Эта какая-то извращенная форма протеста?
Скинув собакам почти целый и почти свежий пирожок, выключаю фонарик, поспешно запихивая его обратно в карман, и быстро спрыгиваю, несусь к мостику без перил. Обычно такие убирают на ночь, но этот конкретный то ли ленятся складывать, то ли он уже намертво приржавел к креплениям. Под ногами он тревожно дребезжит, а через несколько секунд к моим шагам добавляются и звуки от дюжины собачьих лапок. Все же они не бестелесные призраки.
После мостика я тут же ныряю в темный тоннель. Вот-вот должны включить свет, но не знаю, сколько точно времени осталось. Пока что перед глазами черным-черно, и на самом деле нет никакой гарантии, что и тут кто-нибудь чего-нибудь не набросал на полу, так что, хоть и чувствую, что стая буквально наступает мне на пятки, все равно невольно замедляюсь.
Выскакиваю с другой стороны тоннеля, а света все еще нет. Еще несколько последних шагов, и пол под ногами исчезает.
Внутри все словно переворачивается. Ступни неприятно ударяются о крышу подъемника, остановленного в метре от края платформы. Поворачиваюсь, делаю еще несколько шагов и снова спрыгиваю вниз. В темноте они не различимы, однако подъемники должны стоять лесенкой один за другим до тех пор, пока в пять утра не включат освещение и питание всего транспорта Муравейника. Таков порядок, однако, когда раз за разом я спрыгиваю в пустоту, сердце екает. Что если опоры в этот раз не обнаружится на месте? Мог же произойти какой-то сбой, и подъемник остановиться на другом уровне?
В этот раз мне везет, и все подъемники оказываются на месте. Как только я приземляюсь на последний, на платформе сбоку наконец зажигается свет. Неподалеку от себя я вижу торчащий из колонны штырь, который когда-то был частью какой-то ненужной уже полуразобранной конструкции. Спрыгивая последний раз, я хватаюсь за него обеими руками и пытаюсь на нем подтянуться. Нет, не в этот раз, но уже почти. Отпускаю руки и оказываюсь на платформе. На этом мою утреннюю зарядку можно считать завершенной.
Только одна собака из всей многочисленной стаи рискует последовать за мной до конца, и теперь, как следует примерившись, соскакивает на платформу рядом со мной. Теперь на свету она не кажется серой, а скорее светло-коричневой, худая, так что можно ребра пересчитать, да и помельче, чем в среднем ее товарищи. Собаке тут же достается от меня пара бутербродов, которые всю пробежку били меня по спине, трясясь в легком матерчатом рюкзачке. Пока она торопливо завтракает, я озираюсь вокруг за нас обеих. Погладить собака себя все еще не дает, но уже вполне доверчиво поворачивается ко мне незащищенным боком.
Вот уже почти месяц мы с Лексом стараемся выходить на пробежку примерно за полчаса до всеобщей побудки. Но мой друг время от времени пропускает, точнее, регулярно пропускает в тех случаях, когда ночует вместе со своей подружкой. Я же в эти дни пытаюсь найти общий язык с собакой. Ее стая оказалась не такой уж опасной, зато любопытной. На этом мы и сошлись. Надеюсь, когда-нибудь мы действительно подружимся. Судя по фильмам и книгам, в некоторых других мирах, собаки часто становятся членами семьи и спокойно живут в человеческих жилищах. У нас же в квартирах держат кого угодно, но только не псовых. Хотя формального запрета нет, я проверяла.
Доев, собака направляется в одну сторону, а я в другую. Где она отлеживается в течение дня, мне все еще не известно – не тот пока уровень доверия.
Проходя по все еще пустой платформе, вижу в отдалении выползающую из укрытия уборочную машину. Начиная скоблить пол, она первое время недовольно ворчит. Добравшись до особо грязного участка, машина приостанавливается, выдвигает парные щетки, похожие на мандибулы жука, и аккуратно захватывает ими валяющийся на полу мелкий мусор. Поскольку эта машина – единственное, что подает признаки жизни в этот ранний час, ее кропотливый труд привлекает мое внимание, и благодаря этому удается заметить кое-что очень странное. Именно в этом месте, над которым трудится агрегат, на удивление много всяческой мелочевки, типа фантиков, крышечек от бутылок и прочей ерунды, и они вроде как все вместе складываются в какую-то фигуру. Но, когда я подбегаю ближе, на полу остается только ее часть, и уже невозможно понять что же это такое было.
