Охранник плюнул в миску Фила Роудса, закрыл решетку и поплелся прочь по коридору с каменными стенами.
Темнота вернулась в узкую, похожую на гроб камеру. Роудс потянулся за миской с кашей. Она была еле теплой. В камере было очень холодно. В квадрате света, на короткое время проникшего через открытую решетку, Роудс увидел дыхание большого, неопрятного охранника, – облачко дыма в холодном воздухе. Он также видел, как охранник плюнул в миску с кашей.
Это не было прихотью со стороны охранника. Роудс криво усмехнулся, осознал, что делает это, и призвал свои лицевые мышцы к действию. Ничто здесь не было прихотью. Абсолютно ничего. Все это было частью плана, целью которого было сломить Роудса.
Дано: один землянин.
Проблема: унизить его с помощью тонких психологических пыток.
Цель: большой, жирный вопросительный знак, которого самого по себе было почти достаточно, чтобы свести Роудса с ума.
Он съел кашу. Он задержал дыхание и каким-то образом справился с этим, справился, потому что должен был.
Прошло некоторое время с момента последнего допроса, и Роудс ожидал, что его вызовут с минуты на минуту.
– Почему я? – подумал он в сотый раз.
Это тоже было частью плана. Почему именно Роудс? Он был всего лишь студентом Земного университета на Денебе III, теперь здесь, на Кедаке – это был Денеб IV – для полевой работы по внеземной антропологии. И кедаки пришли за ним однажды ночью, как давно это было? Роудс понятия не имел, как долго это продолжалось, и это тоже было частью плана. Его сон был нерегулярным, обычно его нарушал тот или иной охранник в рамках общей схемы психологических пыток.
Роудс начал дрожать. Внезапно стало холодно. Естественно, это не было случайностью. Камера была очень маленькой и такой формы, что Роудс не мог ни полностью откинуться, ни встать, не повредив себе позвоночник. Очевидно, он не мог заниматься большой физической активностью, чтобы согреться. Кедаки знали это: это было частью сводящего с ума плана.
Роудс дрожал от холода, чувствовал, как немеет кожа на лице, слышал, как стучат его зубы. Резкий холод теперь был всей его вселенной. Он сделал усилие воли
– Тебе тепло, – сказал он себе, – тебе тепло.
Его губы приобрели то странное ощущение онемения, которое, как он знал, означало, что они посинели от холода. Затем он почувствовал долгожданную летаргию, как будто ужасный холод был постелью отдыха, самой удобной, самой замечательной постелью, которая у него когда-либо была. Он хотел снова погрузиться в нее, отдаться ей.
Если бы он это сделал, если бы он сдался леденящему кровь холоду, он бы умер.
Нет, сказал он себе. Это было бы неправильно. Они хотели, чтобы он думал, что умрет. Но об этом не могло быть и речи. Если бы они хотели убить его, были более простые способы. Чего они хотели, так это душевного состояния. Им нужен был ужас, простой животный страх смерти.
– Ты не умрешь, – сказал себе Роудс. – Ты им нужен – для чего-то. Им очень хорошо удается заставить тебя так думать, но ты не умрешь.
Внезапный порыв горячего воздуха ворвался в морозильную камеру.
Стало жарко, как в турецкой бане, и холод сразу рассеялся. Стало душно. Роудс, который сидел в неудобной позе, потому что камера была сконструирована с минимальным комфортом, открыл рот и жадно втянул горячий влажный воздух. Его легкие нуждались в большем количестве кислорода; голова кружилась от потребности; пульс учащался.
Он погрузился в беспокойный сон, прислонившись плечами к грубому камню. Он проспал полчаса, пока невидимые вентиляционные отверстия в камере обдавали его теплом.
Послышался скрежещущий звук и шаги. Что-то твердое толкнуло Роудса в спину. Он открыл глаза. Тяжелый ботинок ударил снова, глухо ударив его по почкам. Он откатился от стены.
– Выползай оттуда, – сказал охранник на языке кедаки.
Роудс, который изучал цивилизацию кедаки, прекрасно понимал этот язык. Но даже если бы это было не так, тон голоса был безошибочным. Роудс на четвереньках подполз к решетке. Потолок камеры был таким низким, что он едва мог ползти. Это было скорее скользящее движение. Часть плана, сказал себе Роудс, способный переносить это лучше, потому что он понимал цель. Часть процесса деградации. Превратите человека в животное, и он сделает все, что вы пожелаете.
– Еще вопросы? – спросил Роудс на языке кедаки, когда он встал за пределами камеры, разминая сведенные судорогой мышцы спины, плеч и ног.
– А ты как думаешь? – ответил охранник и подтолкнул его вперед по ярко освещенному коридору.
В комнате было очень чисто. Она была безупречно чистой, возможно, антисептически чистой. Это тоже было частью плана. Камера Роудса была грязной. Одежда Роудса была жесткой от его собственного вонючего пота. Кожа Роудса зудела от въевшейся грязи.
– Садитесь, – вежливо сказал кедаки.
Роудс вздохнул. Это была самая вежливая просьба. У него было два следователя, один жестокий, жестокий, суровый, другой вежливый и обходительный, как шелест шелка. Чтобы заставить Роудса гадать....
Он сел за металлический стол напротив следователя. Мужчине, по мнению Роудса, было за тридцать. У него была слегка пурпурная кожа кедаки – не совсем пурпурная, но такая же пурпурная, как красная кожа американского индейца. Он был худощавого телосложения, с гладкой кожей, почти безбородый. Его глаза были очень дружелюбными, но почему-то очень смертоносными.
