Свадьба: не разухабистая, в ресторане – а скромная, домашняя. Собрались самые близкие. Она сама так захотела.
В соседней комнате накрыты столы. Ждут только её. А она, Верочка, всё не покидает спальню: всё готовится, мучительно ищет и не может найти что-то очень, очень для неё важное. Досадует на себя, рассеянно выдвигает и задвигает ящички шкафов… Прижимает тонкие пальчики к вискам: не то, ах не то.
Понятливые гости сидят тихо, терпеливо. Столовыми приборами не брякают, переговариваются шёпотом. Подтягиваются опоздавшие – не звонят, а деликатно стучат в дверь.
Верочка вдевает в уши любимые длинные серьги с жемчугом. Но как же так: ведь нельзя невестам надевать серьги!
Всё в невесте должно быть нетронуто, девственно – даже уши чтобы не проткнуты. А если до того были проколоты – целомудренно закрыть дырочки клипсами. Не то не избежать пересудов и шёпотков между гостей. Тем более жемчуг: светлый, как девичья слеза.
Вынимает из коробки ни разу не надёванные, твёрдые как дерево, ужасно неудобные лакированные туфли – жмут пальцы. Странно, что ж она в магазине не примерила? Поправляет венок из слегка увядших белых лилий на голове. Одёргивает невестино, белое как снег, кисейное платье – почему-то мятое. Куда мама-то смотрела? Опускает невесомую, как облачко, фату.
Наконец, выходит и садится, как положено, стыдливо потупив голову, во главе стола. Долго сидит, а стул-то рядом пустой! Жениха-то нет! Гости кушают: кисель, блины, лапша, водка. Пьют не чокаясь, и все женщины в чёрном. Мама опухшая от слёз – все мамы на дочкиных свадьбах плачут…
И тут Верочка понимает: Смерть – её жених! За Смерть её замуж выдают! И просыпается.
– Мама, я умру?!
– Что ты, дочушка, даже мыслей таких не допускай! Всё будет хорошо. Сейчас позову доктора. И сестру: поменяет капельницу.
Верочка у нас занемогла с неделю назад. Апатия, сонливость, слабость – хоть плачь. Возили к знакомому доктору – сказал, обычные девичьи заморочки. Прописал общеукрепляющие, витамины.
Муж тут же сгонял в аптеку. Вообще-то он мне второй муж, Верочке не родной отец. Но привязался, любит всей душой: своих-то у него нет.
А три дня назад Верочке стало хуже. Приключились рвота, диарея, заболело горло как при ангине. Ломало косточки, раскалывалась голова.
Похоже на пищевое отравление. Ничего удивительного: нынче большая редкость найти не то, что качественные – просто безопасные продукты. Про общепит вообще умолчим: ужас, ужас!
Носила бы в судочке домашнее – я всегда приготовлю. Так нет, моду взяли всем девичьим офисом бегать в кафешку напротив. Кофе, пирожки, бутерброды, кулинарные усипусечки.
– Но отравилась только ваша дочь? – безжалостно уточнила следователь. – Другие не пострадали?
Объясню, почему подключилось следствие: врачи заподозрили у Верочки отравление сильнодействующим токсическим веществом.
Вот тоже со следователем «повезло». Не следователь, а недоразумение. Деревенская белобрысая деваха: чурбачок на двух чурках, 90х90х90. Всё-таки работа в мужском коллективе накладывает отпечаток, огрубляет, омужичивает.
Синяя полицейская юбка укорочена по самое простигосподи, до трусиков. Губы вздутые, накачанные гелем – такие сейчас уж и не носят. Ресницы толсто начернёны, как щётки. Да не зубные щётки, а те, которые для башмаков.
Всё с ней понятно. Приехала девка в город, огляделась. Сначала страшно изумилась, потом спохватилась и бросилась нагонять и соответствовать.
Так вот, вместо того чтобы с утра вскинуться и немедля заняться нашим делом, по горячим следам проводить следственные действия – эта красава перед зеркалом тщательно чернила и наращивала растительность на веках. Так и вижу её: от старательности вытягивая губы трубочки, посапывая. Теряла драгоценные минуты.
Хотя нет у меня веры к этим так называемым следственным действиям. Это только в сериалах детективы усердно ползают с прозрачными пакетиками и пинцетами, в поисках ногтя и волосинки. У нас за самими сыщиками глаза да глаз. Как говорится, потом, на всякий случай, проверь серебряные ложки. После ничего не докажешь.
Но то, что сказала белобрысая, быстро отвлекло меня от внутренних издёвочек и переключило на другие мысли, растерянно и лихорадочно, роем завертевшиеся в голове.
– Что? У Верочки в квартире?! Ртуть?!
С этой минуты я мгновенно смирилась с тем, как выглядит следователь. Вернее, мне стало глубоко плевать, как она выглядит.
Я даже почувствовала к следовательнице подобие уважения и симпатии: ведь это она не поленилась отогнуть ковёр, наклониться и обнаружить блеснувшее жидкое серебро между половиц. Она, залезши под софу в своей задравшейся юбке, обычной шариковой ручкой подцепила и выкатила из пыли и паутины несколько неподатливых мягких шариков. И укоризненно посмотрела на напарника, посвистывавшего и игриво покручивавшего на пальце найденный прозрачный Верочкин лифчик.
Когда дочь вселялась в новую квартиру, я прибиралась, но на скорую руку. Махнула тряпкой, бросила на пол большой пушистый ковёр – до генеральной уборки, а там и до большого ремонта. Но точно помню: ничего между половиц не блестело, я бы заметила.
Да, мы торопились с покупкой квартиры и схватили эту старую хрущёвскую двушку: с сильно рассохшимися половицами и отошедшими на полтора сантиметра плинтусами.
