Глава 1
В приотворённую форточку старого окна, с рассохшимися, почерневшими от пыли деревянными рамами, рвался шум октябрьской Москвы: равномерное шарканье дворницких метел, сгребавших сухую листву с тротуаров, нестройный злобный, голодный лай предчувствующих зимние лишения бродячих собак, зуд летящих по Садовому кольцу автомобилей, и ни единого человеческого голоса. Тянуло холодной осенней свежестью; виднелось серое, будто так же запылённое, как улицы, небо, и большие, безразличные в своём величии окна располагавшегося напротив дома сталинской постройки. Звуки раздражали, мешали расслышать то, что говорилось на видеозаписи на экране компьютера: там мрачный, неловкий мужчина с длинными, давно не стриженными чёрными волосами держал в руках альбомный лист, на котором маркером было выведено: «#СпаситеБоголюбов!», – и ниже, чуть толще и крупнее: «#SaveBogolubov»; позади него стояли три женщины в старушачьи подвязанных узлом под подбородками пестрых платках, – одна из них, заметно моложе остальных, иногда поднимала лицо и с вызовом глядела в камеру. Всем, кроме неё, явно было больше сорока, но точнее понять не получалось. Как театральный занавес, позади них располагался коричневый гофрированный забор. Саша хотел бы скорее оказаться в кабинете, в котором привык работать, – там большие окна выходили во дворы, по вечерам в свете зажжённых ламп в соседнем доме легко было разглядеть уютно согнувшихся над плитами в своих кухнях пожилых женщин или курящих в форточки мужчин, кричали дети, а по утрам люди громко и радостно приветствовали друг друга; прямо у подъезда жили в небольшом вольере прирученные кем-то из жильцов два лебедя – ужасные скандалисты, – и тяжёлое ощущение мегаполиса отступало до конца рабочего дня. Он увеличил громкость как раз, когда мужчина низким, замиравшим голосом спешил закончить свою речь: «Просим вас, мистер Дамп, присмотреться к нашей проблеме, обсудить её на самом высоком уровне, сделать хоть что-то для нашего спасения, коли в родной стране всем оказалось начхать». Все четверо, как по команде, посмотрели в камеру и замерли, как бы для фотографии, дожидаясь, пока оператор остановит съёмку. Позади них, высокий, тёмно-зеленый, торжественно выпрямился густой сосновый лес, словно войско на странном поле битвы. Видео в полной неподвижности продлилось еще несколько секунд, наблюдая только ветер, одинаково треплющий длинные волосы выступавшего и пушистые макушки деревьев, и оборвалось.
– Ну что, Саш, знаешь кого-то из них? – с надеждой спросил его главный редактор, немного повернувшись в своём просиженном кожаном кресле с обтёршейся обивкой к опершемуся руками на его стол растерянному подчинённому.
– Да, – задумчиво ответил Саша. – Мужик – мой физрук, Николай Степаныч. Тёток не знаю.
Длинная, густая, сплошь седая борода и огромный живот делали начальника, Бориса Борисовича, похожим на древнегреческого философа. Впрочем, если бы вместо годами не стиранного, ничем не заменяемого серого свитера с молнией на вороте он носил рясу, то напоминал бы и православного священника. Несмотря на пенсионный уже возраст, морщины на его круглом, улыбчивом лице собирались только вокруг шаловливых глаз. Из него на ходу непроизвольно вырывалась звонкая отрыжка, а также не слишком остроумные шутки – и, хотя незнакомцев он шокировал абсолютной прямолинейностью, в газете его все превозносили как талантливого, проницательного журналиста, мудрого и доброго начальника, без которого «Свобода слова» не просуществовала бы свои семнадцать лет, сохраняя звание независимого, честного и смелого издания. Сейчас Борис Борисович почему-то смотрел на Сашу виновато.
– В общем, тут, видишь, брат, какая штука… Ты ж у нас в отпуске несколько лет уже не был?
– Четыре года, – с готовностью подтвердил Саша, очень этим гордившийся. – Но мне и не нужно!
– Ну, – главред тяжело вздохнул, посмотрел на свою столешницу, на которой, по старинному обычаю, лежало стекло, а под него были просунуты смешные открытки и фотографии: его за работой в молодости, детей маленьких, детей подросших, уже держащих на руках его внуков, – и, мысленно вернув себе нить беседы, продолжил. – Я с утра это всё увидел, а Таня сказала, что ты сам родом из этого Боголюбова, чёрт возьми!
Саша не поднял глаз: это было ни к чему; он и так прекрасно знал, словно видел наяву, что сидящая в дальнем углу за компьютером Таня сейчас поднесла к губам картонный стаканчик с кофе, купленный на выходе из метро примерно в 9:45, пытаясь делать вид, что ничего не слышит, абсолютно ни при чём и ей совершенно не стыдно, как делала всякий раз, когда её упоминали причастной к неловким обстоятельствам. Ему не нужно было её видеть, чтобы чётко представить острые плечики, обтянутые оранжевой водолазкой, пшеничные вьющиеся волосы, прерывающиеся примерно в сантиметре от того места на спине, где выступает, оливкой, первая позвоночная косточка, очки и то, как она, вздрогнув, выпрямляет спину, чтобы казаться невозмутимой, не представляя, как сильно это всё бросается в глаза.
Не дожидаясь ответа, Борис Борисович продолжал, обретая постепенно уверенность.
