Был октябрь. День такой же, как и все остальные, только дождь лил как никогда раньше, словно хотел просочиться в каждый уголок, залить все комнаты и вспениться в глотке.
Я прибыл на метро, после сел в автобус и через десять минут был на своей остановке. У дверей колледжа стояла толпа. Подойдя поближе, я закурил и наблюдал, наблюдал, как и все, за передозом девушки, что валялась в луже, корчась в неестественных позах, звала кого-то и плакала. Дождь капал на ее дергающееся тело, она звала маму, тушь стекала по ее лицу. Люди с ужасом взирали. Я никогда не забуду ее стеклянные глаза: они метались из стороны в сторону, пытаясь разглядеть хоть что-то через липкую тьму. На лице проступало отчаяние – она знала, что пустота забирает ее. Кто-то вызвал скорую, карета подъехала и увезла девочку. Позже мы узнали, что по дороге она умерла. Уроки отменили.
Ливень все усиливался. Я сел в автобус, затем в метро. На одной из станций увидел труп. Мужчина лежал, оцепленный красно-белой ленточкой; рядом стояла полиция. Я почувствовал в себе что-то неестественное. На этом пир смерти не закончился…
Я пришел домой, весь промокший, и увидел по лицу отца: что-то не так. Я спросил: «Что случилось, папа?» Он сказал: «У дедушки рак четвертой стадии. Врачи ничего не смогут сделать». Он говорил это и плакал. Впервые я увидел своего отца рыдающим. Помню, как подумал, что надо его обнять. Я не хотел этого, но знал: надо показать, что мне не все равно. Я ненавидел всех по линии моего отца, включая его самого. Обняв его, я почувствовал отторжение, неприязнь, какую-то скуку, чувство тошноты, что ли.
Тем временем деду становилось все хуже, а папа пытался найти выход, пытался спасти его. Прочел где-то в интернете, что если смешивать перекись с чем-то там, то ему полегчает. Это горе сына, который не может смириться и потому поверит во что угодно, лишь бы все было хорошо. Шли дни, а дедушка угасал все больше. Скорую вызывали почти каждый день. Он довольно быстро пожелтел – рак печени. Я не испытывал ничего, но все ходили грустные, и мне приходилось. Тогда я почувствовал, что стал по-другому относиться к смерти.
В один из первых дней, когда дедушка осознал, что у него рак, он пришел на кухню – я как раз ел – и начал травить байки. Может, он хотел рассказать то, чего я о нем не знал. По правде, я мало вообще знал о нем. Он много болтал, но мне запомнилась лишь одна история. Ему было примерно семнадцать лет, он выходил на балкон и в сталинке напротив постоянно видел девочку – она на балконе читала, готовилась к урокам или что-то вроде того; они стали переписываться на расстоянии. Он писал чем-то на стекле, не могу вспомнить, чем именно… Память всегда так коварна: пытаешься запомнить что-то, а оно ускользает, зато другое, что хотелось бы забыть, возвращается вспышками снова и снова. Так они с дедушкой переписывались достаточно долго и однажды договорились встретиться. Когда они вышли во двор и увидели друг друга, дед расстроился – она тут же перестала ему нравиться, так как оказалась очень страшной. Больше они никогда с ней не переписывались. Помню, как я смеялся, глядя в глаза человеку, внутри которого борются миллионы мыслей, – в этих глазах тьма пожирала свет.
В ту ночь мне приснился сон: я выходил из ванной, а дедушка в этот момент шел из кухни, и как-то неестественно, как-то странно, будто был куклой: вместо глаз – пуговицы; он прошел мимо меня, улыбнувшись, и ушел в дальнюю комнату, растворяясь в темноте.
Отец сходил с ума от горя, орал на всех чаще и сильнее обычного. Я ненавидел его за то, кем он являлся, до сих пор ненавижу. Ненавидел я и всех по его линии. Я знал, что мой дед был пьяницей; он пил и выкидывал бабушку, свою жену, и папу с дядей, когда те были маленькие, на улицу в холод. Однажды ему стало плохо, и врачам пришлось вырезать ему половину желудка; пить ему запретили. Ненавидеть деда из-за алкоголя было еще проще.
В каждом из папиных родственников были негативные черты. Отец – эмоциональный калека, бабушка – манипулятивная истеричка, а дед – бывший пьяница. Только после его смерти я осознал, что он не плохой, что я зря приплел его туда, ведь он никогда не вредил мне. Он просто жил, давал денег, когда мог, и всегда хотел проводить время вместе со мной: играть в нарды, шахматы. А у меня вечно не было времени, я всегда не хотел… Лишь думал, как бы свалить от принудительного посещения бабушки и деда. Он был совсем не плохой. Как-то бабушка дала мне тысячу и сказала: «Дедушка, он дал тебе ее два дня назад, сказал: „Отложи, потом передашь внучку“». Дед был очень слаб в те дни, и я почти не видел его. На момент болезни он очень грустил, был в упадке, в депрессии, но как можно его винить в этом?