По мнению тех, у кого нет «сидящей» родни, сесть в тюрьму – всё равно что временно умереть. Люди не подозревают, что в стенах СИЗО, лагеря, зоны, тюрьмы бурлит своя жизнь. И это не только удовлетворение базисных потребностей пирамиды Маслоу. Отнюдь. Есть тут и духовные подвиги, и настоящая любовь, и бескорыстная самоотверженность, и поиски смысла бытия, и переосмысление собственной жизни, и многое другое. Как, впрочем, и полная бездуховность, апатия, саморазрушение, садизм и звериная агрессия. Здесь есть всё, что встречается в любом человеческом обществе, потому что тюрьма – это модель социума, построенная на обломках человеческих судеб.
Модель эта, конечно, ущербная. Взять хотя бы бытовую сторону. Супермаркеты, спутниковые антенны, интернет, цифровики, планшеты и айфоны кажутся здесь недосягаемой роскошью, вроде как поп-корн или шипучий аспирин в глухой африканской деревне. Есть, конечно, исключения, но они достаются либо большими деньгами, либо большой кровью.
Главная особенность местного «обчества» – не внешняя одинаковость людей в робе, не тёмное прошлое, выраженное номерами статей УК и не жёсткая иерархия социальных слоёв от «обиженных» до блатных. Главная особенность – острота человеческих отношений. Когда сидишь – невозможно «отсидеться». Весь свой срок, 24 часа в сутки – от звонка до звонка – каждый живёт под десятками пристальных взглядов, и так же пристально всматривается сам. Невозможно спрятаться в свою ракушку, невозможно прикинуться ветошью, невозможно притвориться кем-то другим. Здесь каждый на виду, каждый под микроскопом. Человеческая сущность любого зэка видна как на ладони.
Здесь теряются последние иллюзии и в определенный момент наступает «момент истины», прозрение. Понимаешь, чего стоит государство, в котором живешь. Любой человек, даже самый скрытный, становится прозрачным как кусок пыльного стекла. Узнаешь цену словам и поступкам. Узнаешь цену себе.
…А в остальном тюрьма как тюрьма. Всё то же, что и сто лет назад. Старые бараки. Отвратительная еда. Убогие условия жизни. Грубый конвой. Грубый, вплоть до мордобоя, садизма и пыток. Впрочем, это куда повезёт попасть. Говорят, новые Питерские Кресты почище пятизвездочного отеля будут. А вот Ульяновское СИЗО, которое как-то «самовозгорелось» из-за короткого замыкания, унеся жизни четырех человек, было построено аж в 1861 году. Местные чиновники поспешили отчитаться, что «грамотные действия оперативников и сотрудников ФСИН помогли избежать больших жертв». Скажете – Ульяновск глушь? Весной 2006 году горела «Матросская тишина» – практически центр столицы – тоже «короткое замыкание» и тоже с человеческими жертвами. Так что в России горят не только избы…
Впрочем, старые тюрьмы, новые – один чёрт. Люди везде одни и те же. Души не отреставрируешь. Привычкам капитальный ремонт не сделаешь. А главная привычка в любом ИУ одна – зэк это бесправное существо, «контингент», быдло. И отношение к нему соответствующее – хоть заслужил человек это, хоть нет. Это для родных ты сыночек, муж, братик. Здесь ты «осУжденный». Хорошо хоть с фамилией, а не с номером. И спасибо, что клейма уже не ставят, как в царских тюрьмах – только нашивки с фамилией. В общем, российская тюрьма XXI века – это тюрьма с «человеческим лицом». Хотя, конечно, смотря с чем сравнивать.
В конце 19 века в тюрьмах практически при каждой камере были старосты (что-то вроде современных «семейников»). И такими старостами в своё время были люди, чьими именами до сих пор названы улицы всех крупных российских городов – Дзержинский, Урицкий, Калинин. А уж то, что в своё время «осУжденными» были Ленин и Сталин, Достоевский и Горький, а чуть позже – Солженицын и Бродский, Русланова и Жжёнов, Королёв и Курчатов, и совсем недавно – Губерман и Лимонов, Новиков и Кучин, Янукович и Ходорковский – вообще общеизвестные факты.
В общем, как пел на мотив «В траве сидел кузнечик» Михаил Ефремов (тоже нынче сиделец) – «В тюрьме сидят людишки, Платошки, Лёшки, Мишки». Так что, тюрьма как тюрьма – с людишками, с операми, с мерзавцами, с политзаключенными, со стукачами, с невиновными, с блатными – со всякими.
Место, где время остановилось, но жизнь продолжается.
