Посвящается мистеру Джону Слэну –
человеку, которого я никогда не увижу,
человеку, о котором я ничего не знаю, кроме того…
что он необъяснимым образом изменил мою жизнь
и научил меня смотреть на мир другими глазами…
Я каждый раз откладываю это на потом!
Не сейчас! – это лозунг последних лет. Напишу это потом… Когда-нибудь, но самое главное – не сейчас!
А затем обязательно приступаю к перечислению того (на мой взгляд, очень важного), что мешает этому написанию.
Перечисляю в уме все эти оправдания, пытаясь заглушить голос совести, требующий выполнить данное когда-то обещание.
Иногда я даже и не пытаюсь оправдаться перед противным внутренним голоском. Я просто отмахиваюсь, как от надоевшего собеседника:
– Я никому ничего не должна!
Всё то, что меня обязывает написать – не более чем сон. А сон, как известно, никак не может повлиять на мою реальную жизнь. Если допустить мысль, что это не сон, даже если предположить, что это не игра бессознательного, а какая-то шалость параллельного мира, или вообще что-то ещё более необъяснимое, то это не повод тратить время на вспоминание давнишних событий. Более того из мира грёз и фантазий переносить на бумагу, тем самым как бы подтверждая их право на существование.
Но все внутренние голоса рано или поздно заставляют тебя заглянуть внутрь себя. Что же ещё не сделано, почему кажется, что на спине мешок дел, от которого ты устал?
И, скорее всего, в этот момент я смалодушничала. Или просто устала – в общем, я сбежала.
В далёкий лес, в одиночество. Где время меряется рассветом и закатом. Где налоги, юристы и кутерьма рабочих дней тают в отдалённости от людей, как и волна сотовой связи. И вроде бы можно дойти, позвонить, и словно всего лишь пара километров до ближайшего холма. Но нет желания. Ни слушать, ни слышать. А хочется вот просто так, глядя в огонь, засыпать вместе с солнцем и просыпаться вместе с ним. Позади – несколько дней звенящей тишины, впереди – дни одиночества, скудная еда, умывание в реке и под стук дождя по палатке ничегонеделание.
День, два, три… Ровно на четыре дня хватило этого бездействия. Четыре дня, когда ничего не хочется делать, когда с трудом заставляешь себя даже сварить похлёбку и поднести ложку ко рту. На пятый день непрерывные дожди стали утомлять.
Невозможно же спать вечно! Но и делать в лесу под дождём особо нечего. Я не рыбак, не охотник, я просто беглец.
Взгляд остановился на тетради.
«А может, написать что-нибудь?.. Но я не знаю, что…».
И вот тут-то голосок совести напомнил: «А помнишь мистера Джона Слэна?».
Как не вспомнить его, особенно, когда началось строительство загородного дома, которое, кажется, и выбило меня из колеи намного больше, чем привычная работа, даже с её неожиданными поворотами. Всё в этой стройке непонятно и пугающе: куча средств, сил, советников. К тому же ещё большая путаница в голове.
«Что ж мы не купили готовый дом? – крутилось где-то в мыслях. – Ну почему столько сил? И всё как-то напряжённо и с надрывом».
«Как будто нет зелёной улицы!» – подхватывал голосок интуиции.
«Это мистер Джон Слэн! – через пару месяцев сдалась я. – Это всё из-за него!».
«Фу-фу-фу, – оборвала я сама себя. – Как могут давно забытые сновидения влиять на моё строительство?».
Но здесь, в лесу, проведя столько ночей с различными шорохами, странными голосами птиц и зверей, я была твёрдо убеждена: «Это не мистер Джон Слэн, это я сама не выполнила договор».
Этот договор меня до сих пор волнует. Волнует так, как не волновал ни один. Пусть никто его не подписал на бумаге. Пусть никто не жал руку, глядя партнёру в глаза. Этот договор был заключён! И пускай он самый странный в моей жизни, и это самая необычная за всё время сделка – надо, как говорится, «платить по векселям».
За давностью лет я уже точно и не помню, когда произошла наша первая встреча. Однако постараюсь воспроизвести в подробностях всё то, что происходило. Тем более я располагаю достаточным временем для воспоминаний.
Была, как и сейчас, осень. Но я не видела прекрасных жёлтых листьев, не обращала внимания на краски той осени, на её великолепие и лёгкую грусть, сквозящую в каждой капле дождя, в каждом шорохе листьев. Она тогда была для меня тоскливой, затяжной, сумеречной, плаксивой и злобной от своих часто меняющихся ветров. Моё настроение было под стать этой осени: такое же беспросветное, застывшее от чувства безысходности. И в той осени была ночь. Я не помню, была ли она ночью на понедельник или началом субботы. Но это не было важно ни тогда, ни сейчас.
Единственное, что я помню… у таких ночей был привкус горечи. Когда домашние уходили спать, я позволяла себе снять улыбку с лица и, забившись в свою комнату, тихонько рыдать.
– Ну почему всё так непросто? Мне ведь немного и надо. Сына поднять, да мать обеспечить! Господи, ну почему всё так несправедливо! Я работаю, как ишак, как раб на галерах. Без выходных, без отпусков. А итог? Радоваться, что не умираем с голоду?
Сейчас, как будто перенёсшись назад, я очень отчётливо вижу себя со стороны.
Уже отошли студенческие творческие амбиции, на руках годовалый сын, полуслепая мать.
